[indent] знаешь, тоби, на луне жутко одиноко. там так холодно, зыбко и сыро, что пробирает до костей, до дрожи в длинных пальцах, что в треморе путаются в отросших, грубых волосах; до охрипшего голоса, что отдает вкусом очередной дешевой сигареты - если повезет стрельнуть у кого-то до тех пор, пока брат не принесет новую пачку. от пятницы к пятницы растягивать чертову упаковку не получается. по графику скуриваю две тем же вечером, четыре в субботу, шесть в воскресенье - остальные восемь теряются в затяжках опечатанных синевой под глазами, уже в среду приходится просить у кого-то еще сигарету, чтобы хоть чем-то унять нервозность, неподдельную тревогу, чтобы хоть чем-то заменить постоянную горечь в глотке. на луне мысли смешиваются воедино, в чертово месиво из сожалений, воспоминаний, упущенных возможностей, почти заглушает, прячет за собой, точно солнечным затмением, перекрывая своей тенью мизерные и крошечные блики чего-то светлого: по итогу приходится их собственноручно выцарапывать из спутанного сознания, чтобы зацепиться - читай, чтобы не удавкой вокруг горла; а чтобы спасательным кругом, который не позволит провалиться в самую темень бескрайней бездны. знаешь, тоби, на луне так тихо и одновременно, эта тишина настолько оглушающая, она такая громкая что не дает уснуть по ночам; на луне дышать невозможно, и воздух что там - он спертый, тяжелый, пыльный, а легкие гниют после каждого вдоха; на луне молчание разъедает десна до резцов, до металлического привкуса под языком, до синяков под лопатками от грубых прикосновений и до алеющих браслетов на запястьях. тонкие, красные нити больше не оберег - они точно шрамы, которые не проходят; кожа стерлась, следы не заживают, извечным напоминанием того, как холод металла прожигает клеймо не только снаружи, но и где-то внутри. под сердцем, за ребрами, поперек диафрагмы. на луне приходится терпеть, приходится сжимать губы в тонкую линию, зубы в крошку стирать и ими же скрипеть, кусать щеки изнутри и давиться литрами венозной крови: на луне слабости глотаешь вместе с безвкусной едой, хранишь в себе все страхи, а потом они начинают съедать тебя неторопливо. на луне пахнет разлагающейся душой, смердящим отчаянием, преющей тоской и таким болезненным, таким нездоровым и истлевшим желанием потерять последние крупицы здравомыслия: ведь только от стертой грани между прошлым и настоящим станет легче. на луне, тоби, каждое утро начинается одинаково: с одной только навязчивой мысли что я бы сделал все ради того, чтобы вернуться домой (не слушай, закрой уши, тоби: я бы убил, я бы замарал руки в крови по самый локоть и свое сердце утопил бы в грехе: лишь бы проснуться в нашей постели, лишь бы снова ощутить твое, мия, прикосновение, лишь бы все оказалось страшным сном). на луне, по ночам, сетчатку разъедает бессонница; под костями чешется мосластый и иссохший эгоизм - виновник каждого абсцесса, что гнойником под кожей и каждого рубца, что исполосовал такое неспокойное сердце; там, по ночам, в молчании сгорают оправдания и в сумраке опущенных теней холодных стен рассыпаются на атомы вопросы, погибают наспех все звезды и оставляют за собой лишь бледно-розовые рубцы: а может звезды что мы видим в небе - не звезды вовсе? а может это - шрамы что остались на траурном полотне несбывшихся грез? в конечном итоге теряешь счет времени, недели сливаются в бесконечную череду одной и той же приторной и тошнотворной рутинности, смена месяцев становится заметной по пожелтевшей листве за пределами колючего забора и по тонкому слою скрипящего снега под ногами на заднем дворе; колючую бороду сбриваю лишь когда становится жалко рассматривать собственное отражение - когда мой брат, коротко поджав губы, прижимая трубку к уху, отпустит взгляд и помотает головой: «хуево выглядишь, ник» - вместо обычного приветствия. абсолютная апатия застилает собой все живое, что еще осталось внутри, гнездится меж сухожилий до ломоты что вибрациями едва доходит до мозжечка; в скучающем взгляде восседает атрофированный флегматизм, а под ногтевыми пластинами чешется истома и бесцельность каждого из дней, что тянутся, лениво чередуются: на луне время тянется так тяжело, что кажется, что с наступлением следующего рассвета оно замрет и цикл остановится, а я погрязну в бесконечных попытках вырваться из патового круга, в центре которого заключен и скован. когда ты, тоби, спрашиваешь меня о том, как было на луне, я мягко улыбаюсь, и не смотрю на тебя, говоря что было здорово. на самом деле, каждый божий день я надеюсь на то, что однажды забуду, что перестану возвращаться в одиночную камеру в своих снах и что когда-нибудь научусь закрывать своих демонов в чертовом омуте, из которого выпустил их в тот же день, когда меня лишили всего. когда ты, тоби, по-детски хмуришься и спрашиваешь, хочу ли я туда вернуться, я лишь мотаю головой и за сдавленным смешком прячу собственный страх, убеждая в том, что дома мне нравится больше. ведь дома у меня есть ты и твоя мама, милый. а на луне - на моей луне, - у меня были лишь воспоминания и прошлое, за которое я так отчаянно цеплялся, словно это было единственным, что не позволяло мне потонуть. прости, прости, прости, тоби: твой отец не герой и он подавно не самый храбрый и смелый человек в этом мире. твой отец плакал, твой отец царапал виски, затылок и шею, впиваясь ногтями в кожу со всей силой, лишь бы чувствовать себя живым; твой отец боялся что сойдет с ума, сражаясь с тем, что ему даже не принадлежало: приписанные статьи, поделанные доказательства, груз чужих преступлений, плотной веревкой затянутой вокруг шеи.
мы сидели за круглым, кухонным столом, пока я допивал остатки утреннего кофе, а тоби перебирал карандаши в упаковке и о чем-то бесконечно болтал, разрисовывая очередную страницу своего альбома. а потом спросил, подняв на меня глаза, цепляясь за те самые слова, которые я произнес когда вернулся: тебе правда было одиноко там, на луне, пап?
безумно.
и ты, мия, прикрепила тот самый рисунок на стенку холодильника, спрятала под магнитом который мы привезли из нашего медового месяца: тоби нарисовал меня на огромной луне. но я был не один. я был с тобой. я был с вами. внутри что-то сломалось нещадно. а потом тоби рассказал мне твой маленький секрет: ты пообещала ему что в следующий раз, вы не отпустите меня одного.
в следующий раз, на луне не будет одиноко. в следующий раз, мы будем там вместе.

[indent] он приезжал раз в неделю. в пятницу в девять : тридцать утра, перед тем как поехать на работу. он смотрел на меня пристально, поправлял рукава своего пиджака и кривил губы в неестественной улыбке, передавая сигареты, уже остывший кофе и что-то из еды. раз в месяц он приносил мне картошку из макдональдса и по несколько книг, чтобы я не сдох от одиночества - мой брат прекрасно знал, насколько плохо быть бывшим копом за решеткой. меня сторонились, со мной не хотели разговаривать и не один только раз мне говорили вещи, от которых ладони невольно поджимались в кулаки и костяшки горели. «это же каким идиотом нужно быть, николас, чтобы натворить такое дерьмо сразу после получения повышения» - эту фразу я слышал так часто от охранников, что она опечаталась в памяти: в мою невиновность никто не верил, все ведь было так детально спланировано и подстроено. было тошно. я почти не верил в то, что я выйду отсюда раньше своего срока. может за хорошее поведение мне скостят его на пару месяцев: но это уже не будет иметь никакого значения через пятнадцать лет. он прочищал горло и смотрел неотрывно, каждый раз вкратце рассказывая о том, что удалось выяснить и чего получилось достигнуть - его бывшая подружка помогала ему в этом и он предательски глупо улыбался, когда говорил о ней. у нас было двадцать минут. и каждый ебаный раз, я обещал что не буду спрашивать - а потом ломался, и когда сопровождающий меня, молодой охранник, говорил что у нас осталось всего несколько минут, я спрашивал о тебе. знаешь, я был настолько отчаянным, что готов был довольствоваться одними лишь только словами о том, что у тебя все хорошо. но он знал, он понимал, поэтому он рассказывал. о том, что ты получила очередное повышение; о том, что наша машина постоянно ломается, но ты отказываешься ее менять - всем говоришь что привыкла, но на самом деле это потому что мы выбирали ее вместе. о том, что ты перестала водить тоби в детский сад, потому что не успеваешь; о том, что иногда навещаешь моих родителей и о том, что ты все еще носишь обручальное кольцо, когда думаешь что никто этого не видит. о том, что ты часто просишь моего брата посидеть с нашим сыном; о том, что ты снова отстригла свои волосы и о том, как часто сама спрашиваешь обо мне. где-то внутри, боже, мия, я так боялся что однажды услышу о том, что у тебя кто-то появился. мы не успели развестись, мы подали документы, но я не смог приехать на слушание, а потом... а потом это стало так неважно. но ты и не хотела этого, не нуждалась, не просила - тебе бы не составило никакого труда передать через моего брата бумаги. и все же, я боялся. что однажды узнаю что ты полюбила другого; что он ухаживает за тобой, что водит тебя на свидания, что целует мягко в щеку и голодно в губы, что сжимает твою ладонь, что занимается с тобой любовью и что шепчет тебе на ухо твое же имя, прежде чем кончить; о том, что ты его знакомишь с нашим сыном и о том, что ты с ним счастлива: меня тошнило от одной только мысли. и каждый чертов раз, он лишь коротко мотал головой и говорил что у тебя никого нет: тугой узел развязывался, дышать становилось легче: я хотел чтобы ты была счастлива, но только не ценой моей к тебе любви. эгоистично пиздец, только это не новость для тебя, правда? знаешь, часть меня - огромная, - надеялась что однажды ты приедешь с ним. что навестишь, мягким шепотом скажешь что не злишься, что все в порядке, что ты не ненавидишь меня за все то, через что я заставил тебя пройти. я скучал, блять, я так тосковал по твоему голосу - порой мне казалось что я начинаю его забывать, но разве возможно забыть то, что давно стало частью меня? я скучал по твоим прикосновениям, по твоей улыбке, по твоему теплу, по твоей податливости. я скучал по твоему смеху, по твоей близости, по ночам рядом с тобой. мне не хватало тебя на субатомном уровне и я хотел чтобы ты позвонила, чтобы навестила, чтобы накрыла мою ладонь своей и назвала такими привычным «ники». и каждый раз, перед тем как он уходил, я хотел попросить его об этом: о маленьком одолжении - позвать тебя, сказать что ты мне нужна, попросить так жалко и унизительно, но в ответ я лишь поджимал губы. тебе нельзя было. ради самой себя, ради нашего сына, ради меня. месяцы в колонии изменили меня и кроме более накачанного тела, в попытках держать самого себя в форме, я в своем отражении не видел от себя же больше ничего. потухший взгляд, обветренные и обкусанные губы, небрежная щетина, сухая кожа: я выглядел паршиво и я не хотел чтобы ты меня видела таким. ты видела меня любым, мия, ведь мы были вместе больше десяти лет; ты знала меня, ты чувствовала меня, ты понимала; ты была рядом в худшие из дней и в те моменты, когда я пробивал ебанное дно: но ты никогда не видела меня настолько разбитым. настолько уставшим, настолько уничтоженным, настолько сломанным. любая борьба подходит к своему концу: в какой-то момент, я устал. я не жил, я существовал. тянул время от пятницы к пятнице, просто чтобы услышать что ты и наш сын в порядке. просто чтобы узнать что у вас все хорошо. просто чтобы утешить себя чертовой мыслью что вы все еще у меня есть. а потом он уходил, обещая что вытащит меня отсюда: и каждый раз я хотел ему верить.
боже, мия, я так хотел к тебе вернуться.
(скажи, что ты все равно ждала. скажи, что ты не прогонишь. скажи, что моей любви к тебе всегда было достаточно).

[indent] ведь ты прекрасно знаешь что я ушел, не потому что разлюбил. я никогда не переставал тебя любить. я слишком часто вспоминал тот вечер. я помню его во всех деталях, все еще практически ощущаю иголками на коже твои фантомные прикосновения. мы сидели за кухонным столом, а ты позволяла мне цепляться за твои пальцы. я гладил костяшки, крутил обручальное кольцо, гладил мягкую кожу и переплетал наши пальцы, пока мы шепотом говорили то, о чем не должны были говорить никогда. моя фамилия была на слуху, все знали про обвинения, мне было запрещено покидать город и мы оба прекрасно понимали к чему это ведет. улик было предостаточно, все они были найдены на моем рабочем месте: каким кретином нужно быть, чтобы держать все бумаги на столе в кабинете? ответ предельно простой: таким как я, который копал не под правильных людей, который влез куда не следовало, который не остановился когда ты просила, который хотел доказать свою правоту и которого легче заткнуть раз и навсегда, сломать сроком за решеткой, раскрошить, отобрав нормальную жизнь. тебя только недавно взяли в министерство, ты так старательно проходила отбор, сдала экзамен, прошла тестирование на полиграфе; твое досье было идеальным и ты так работала для этого: я знал, что моя фамилия может сыграть злую шутку с тобой и отнять у тебя все. я значит отнять это все и у нашего сына. я завел этот разговор сам, а ты словно была к нему готова. ты слушала внимательно, сглатывала, мотала головой и кивала: я сказал что так нужно, пока все не наладится. что я уйду, позволю тебе подать на развод и подпишу все, чтобы ты могла взять свою девичью фамилию, чтобы ничего не пятнало твою репутацию, чтобы ты и тоби не пострадали из-за моих необдуманных поступков. я так много раз повторил тебе о том, как сильно тебя люблю, мия. я обещал что как только все обвинения снимут - я вернусь. ты говорила что ждать не будешь и я не просил. я знал, прекрасно понимал что хорошим это не закончится, поэтому я готов был на все твои условия: защитная реакция - как я тебя и учил всегда, правда? думать о себе, защищать себя, оберегать самое ценное. самым ценным для меня была ты: самым важным для нас с тобой был наш сын. ты согласилась и я знал что уйду утром, а ты попросила остаться с тобой еще той ночью. и я остался. я целовал твою шею, твои губы, сцеловывал твои слезы с щек и шептал что все будет хорошо: ты заснула ближе к полуночи, а я не отпускал тебя до самого утра. ты проснулась раньше меня и снова заплакала, а я сделал вид что не вижу этого. я не собирал вещи, взял лишь самое необходимое и сказал тоби что меня не будет некоторое время: это был последний раз когда я видел вас. я любил тебя, мия, так любил: я продолжаю любить тебя до сих пор, точно также как в первый день нашего знакомства; как в каждый день нашей совместной жизни, как в день нашей свадьбы, в каждый день нашего брала, как в день когда родился тоби. я люблю тебя так сильно, что порой, мне кажется, никогда не смогу разлюбить, никогда не перестану нуждаться, никогда не смогу отпустить - всегда буду приходить к тебе бродячей собакой, которая потеряла дом, но которая так отчаянно хочет туда вернуться. в тепло, в уют, в любовь. в жалких попытках собственного спасения я снова и снова буду приходить на твой порог, а ты не прогонишь, я знаю. потому что твой взгляд не изменился до сих пор. ты смотришь не с жалостью, а с нежностью. ты не говоришь постоянно о том, как тебе жаль - ты говоришь о том, что теперь все будет хорошо. и мне так хочется в это верить, знаешь? ведь свобода оказалась очередной уловкой: проще не стало. я все также плохо сплю, я все также тяжело засыпаю, я все также курю слишком много и все также читаю чертовы книжки по вечерам, чтобы мысли в голове не путались, чтобы можно было перестать думать хотя бы ненадолго. я все в той же клетке, только на этот раз она больше: и это так паршиво, знаешь? потому что на этой луне ты правда со мной. а я этого для тебя не хотел. я никогда не хотел для тебя того, через что я заставил тебя пройти. глаза открываются с трудом по утрам, съемная квартира - потому что не хотел напрягать брата, - никогда не покажется родной и даже домом я ее никогда не назову. мой дом на восьмом этаже; мой дом это наша с тобой спальня, просторная, светлая кухня и комната тоби, забитая карандашами и машинками на радиоуправлении. мой дом это ужины с тобой и запах твоих сладких духов; мой дом этот смех нашего сына и кофе в кружке, которую ты сделала когда-то давно для меня сама. только вот моя клетка заперта на ключ и я не знаю как отпереть чертову дверь. а через металлические прутья дотянуться до тебя невозможно. поэтому домой я не могу вернуться. и потому что я никак не дотянусь, потому что никак не пробужусь из этого кошмара, потому что никак не перестану испытывать эту болезненную слабость перед тобой, я не могу уснуть.
так что, мия, любовь моя -
- eсли однажды луна назовет тебя по имени, не удивляйся, ведь я каждую ночь рассказываю ей о тебe.

[indent] впервые я задерживаюсь на столько. к тому моменту как я привел тоби с занятий по рисованию, ты была уже дома. судя по всему, вернулась совсем недавно, потому что, пока я помогал тоби разуться, я заметил краем глаза на кухонном островке пакеты с продуктами и ты торопливо предложила задержаться. поужинать с вами, ведь ты планировала что-то приготовить, а я охотно согласился. на мгновение мне показалось, знаешь, что ничего не поменялось, ведь это все так правильно? когда ты улыбаешься, нарезая салат и слушая о том, что произошло у нашего сына за день; когда я помогаю тебе разложить тарелки, когда мы обсуждаем планы на следующую неделю, когда мы делаем вид, так старательно, что я не уйду через несколько часов, потому что все успело поменяться слишком сильно. на часах было пол одиннадцатого, когда мы оба осознали что тоби засиделся: он противился до последнего, не хотел ложиться и капризничал, просил чтобы я остался сегодня и спрашивал тебя так много раз если мне можно: внутри что-то скрипело и ерзало неумолимо. я сказал что уложу его и ты с благодарностью кивнула, начиная убирать тарелки со стола: на удивление, сегодня он правда был капризным. дул губы, шмыгал носом и упрямо говорил что не ляжет спать: ему потребовалось не больше пяти минут чтобы уснуть, потому что усталость дала о себе знать. я оставляю включенным ночник, дверь закрываю не до конца - оставляю маленькую щель, чтобы ты все слышала, а потом прячу руки в карманах широких джинс и неторопливо возвращаюсь на кухню. ты сразу же реагируешь на меня, я коротко киваю вместо слов и ты все понимаешь, пока загружаешь посудомоечную машину. я знаю что должен что-то сказать, но слова застревают в глотке. я смотрю на тебя, потому что: — ты такая красивая сегодня, мия. — голос звучит полу-шепотом, но ты все слышишь, поворачиваешься ко мне, смотришь внимательно: за эти два года ты почти не изменилась. чуть исхудала, из-за постоянной работы, но твое тело все такое же привлекательное и сексуальное для меня; твои черты такие же мягкие; волосы отстрижены чуть выше плеча и уложены старательно - тебе безумно идет, знаешь? ты вся: совершенная и я даже не смущаюсь того, что свои мысли проговариваю вслух. совсем легкий румянец рисуется на твоих щеках, а я делаю вид что не замечаю, — уже поздно, ты должно быть жутко устала, я думаю мне пора. — но я не делаю ничего. не тянусь за телефоном, что остался на столе; не отхожу в сторону входа, чтобы одеться и нащупать ключи от машины; я продолжаю стоять на месте и смотреть на тебя. я выпил лишь глоток вина за ужином, отпил из твоего бокала чтобы попробовать, потому что я знал что сяду за руль - последнее чего мне хочется, это попасться за вождение в нетрезвом состоянии: тогда какого хрена я себя ощущаю настолько пьяным сейчас? я думаю мне пора, я думаю я должен уйти, уже поздно, я -
[indent] я делаю пару шагов в твою сторону и значительно уменьшаю расстояние между нами, а ты не двигаешься, не дергаешься, позволяешь мне эту вольность: твое сердце пропустило удар, когда я оказался настолько близко, или мне показалось? от тебя пахнет вином, остаточным мистом для тела от виктории сикрет и вишневым пирогом, который ты испекла на десерт. тебе идет этот запах. моя рука оказывается на твоей щеке, гладит кожу, большим пальцем проводит, касается уголка губ, а потом ладонь зарывается в волосы: ты подставляешься под мои касания, словно и сама изголодалась по ним так сильно, будто бы ждала; ты не дергаешься, словно боишься что вернешь меня к действительности и я уйду, отпущу, перестану так нуждаться в тебе. я оказываюсь к тебе предельно близко, прикрываю глаза и лбом касаюсь твоего лба: разница в росте сейчас так ощутима, и ты, мия, такая храбрая, смелая, такая целеустремленная, кажешься такой маленькой рядом со мной: так было всегда. ты позволяла себе быть слабой только когда весь мир отворачивался и на тебя смотрел только я; ты позволяла себе нуждаться в моей защите, только когда была в предельной близости ко мне. совсем легкое касание, но дышать отчего-то становится тяжело и я открываю глаза, чуть отдаляюсь, но взгляд цепляется за твои губы. и ты чувствуешь куда я смотрю, почти до того, как я поддаюсь вперед, ты уже размыкаешь свои губы: я не мешкаю. губами цепляю твои, целую мягко, осторожно, предельно неторопливо. я позволяю нам привыкнуть, даю возможность тебе оттолкнуть, прервать, мягко остановиться, но ты этого не делаешь и легкий стон, совсем тихий, сдержанный до предела, вырывается прямиком мне в глотку и это срывает крышу. моя вторая ладонь находит свое место на твоей талии, я прижимаю тебя крепче к себе, а потом поддаюсь вперед, чтобы ты уперлась спиной в столешницу - моя ладонь смягчает столкновение, но места между нами практически нет. твои разомкнутые губы как призыв - я углубляю поцелуй, языком провожу по твоей губе, а потом им же толкаюсь, я чувствую твой вкус, я забываю как дышать, пока жадно, голодно, болезненно целую, облизываю твои губы раз за разом. блять, мия, как мне этого не хватало. держать себя в руках невозможно, я поддаюсь еще ближе, мое колено оказывается между твоих ног и я заставляю тебя раздвинуть их в стороны, чтобы я мог оказаться еще ближе, плотнее, крепче. мои ладони на твоем теле, от талии ниже к ягодицам, к бедрам, вторая ладонь под лопатками, на шее, на затылке. и ты стонешь так, что, — блять, мия, — одним рывком я тебя приподнимаю, заставляю тебя сесть на край столешницы, твое лицо на одном уровне с моим и так удобнее. целовать, кусать, облизывать. а потом, чтобы ты перевела дыхание, оторваться, языком провести по щеке, ниже по шее, укусить, а потом вернуться к губам. пальцы на твоих бедрах, а не пытаюсь держать себя в руках, потому что ты не прогоняешь, ты позволяешь и чертов голод, такой неутолимый, отключает здравый смысл, вырывает колодки, тормозить не получается. мне требуется несколько минут чтобы вернуть самообладание и я прерываю поцелуй, напоследок слизывая свою слюну с твоих губ: они опухшие, они блестят, а ты облизываешься ответно. — боже, мия, прости. — я продолжаю смотреть на тебя, поправляю нежно и бережно пряди волос, заправляю их за ухо, а потом, сгибом пальцы, стираю с уголка твоих губ твою размазанную помаду. ты дышишь тяжело, также как и я пытаешься успокоиться - хреново получается, да? — я не знаю, что на меня нашло. я не должен был, — я мягко мотаю головой - мне стоило бы увеличить расстояние между нами, мне следовало бы помочь тебе спуститься со столешницы, мне нужно перестать касаться тебя, но я не делаю ничего. ты даже не представляешь, как давно я этого хотел, как сильно я в этом нуждался, как мне этого не хватало. — мне правда пора, мия. — на самом деле, мне никуда не пора. на самом деле, мое место рядом с тобой. скажи что я должен остаться. скажи что хотя бы сегодня, мне не нужно уходить.
потому что больше всего на свете, я хочу остаться с тобой.
и сегодня. и весь остаток своей жизни.

[indent] болезненное сожаление - летящая в висок пуля, которую не остановить; зубодробительный металл, который полосует и разрывает очерствевшую кожу и холодным дулом прилипает к голой груди: в фильмах на патронах пишут имена тех, кому желают смерти; на моих патронах, на всех до единого, мое же имя. под прицелом собственное вывернутое наизнанку сердце: идеальный муляж чтобы проверить свою меткость - в полицейской академии я никогда не промахивался - и сейчас уничтожу себя окончательно раскаянием, желчью своей умерщвленной совести, тошнотворной жалость к самому себе, на которую у меня нет никакого права и бесконечным, постоянным, непрекращающимся тросом вины, который затягивается все сильнее, тянет узелок за узелком и легче пальцы сломать чем распутать его, освободиться. если посмотреть внутрь, за поволокой из черных зрачков, которые затягиваются как черные дыры: внутри демоны, склабятся беззвучно, острыми рогами ковыряют изнутри и угольными, пепельными прикосновениями пачкают, в макабре измазывают все изнутри непоправимой и неиссякаемой элегией: эпиграмма раздробленной в клочья души - чужие руки старательно пытались меня сломать, а я не противился, чувствуя и слыша, как трещат кости, как хрустят позвонки, как я лишаюсь привычной опоры. остается только падать - падать - падать до тех пор, пока не разлеплю веки и пойму что либо я на самом дне, либо это был кошмар, из которого, к реальности, меня вернут только твои теплые и нежные прикосновения. ты проведешь по щеке, пока я буду мерно спать на твоих коленях; спрячешь под пальцами первые проблески мимических и возрастных морщин; переберешь отросшие, кучерявые волосы и накроешь своей лаской как одеялом: с тобой тепло, с тобой уютно, с тобой спокойно. и мне жаль, боже, мия, мне так жаль: ты не должна была проходить через то все, что я свалил на твои плечи необдуманно. если бы я только мог, то я бы забрал себе всю твою боль : а тебе вернул бы ее любовью. чтобы занять пустоту в тебе: словами о том, как ты мне важна; чтобы пригладить неспокойные гребни твоих волн: обещаниями что я всегда буду рядом; чтобы твое сердце перестало биться чаще: тихим шепотом, который убережет тебя от всего того, что происходит за нашими спинами. но я не смог: я никогда не думал что однажды, мне придется учиться справляться без тебя. это было так глупо, потому что вся моя жизнь была в одном только твоем существовании. ты была моей первой и единственной любовью; ты была той, без которой все не имело больше никакого смысла: ни значок, запрятанный во внутреннем кармане куртки; ни очередное повышение, за хорошую работу и заслуги перед городом; ни новенькая машина, купленная за деньги из премии и ни все мои амбиции, которые сыграли злую шутку со мной. восхищение в чужих взглядах угасло, потухло, истлело: мне было тошно всматриваться в молчаливое сожаление, потому что все вокруг знали что я не виноват; все знали что я был чист перед законом и я никогда бы не поступил так с собой - с тобой, в первую очередь, - но все молчали, чтобы не повторить мою судьбу. революционный пример послушания масс: достаточно заткнуть один только рот, чтобы замолчало все стадо. мне не повезло, я стал главной лабораторной крысой - какой должна быть доза, чтобы она сдохла? сколько она вытерпит, прежде чем сломаться окончательно? отобрать все самое ценное, лишить свободы, голоса, статуса и должности; лишить дома и семьи - интересно, ты забрала мои вещи из участка, после того как меня закрыли, или наша семейная фотка торчит в каком-то пыльном архиве, в полу-пустой коробке, рядом с небольшим ежедневником с самыми важными контактами и плотным журналом для заметок касаемо моих дел? больше ничего личного там не было: от меня не осталось ничего в месте, где я проводил большую часть своего времени. от меня не осталось больше ничего: только мои вещи дома - ты не избавилась ни от чего, словно знала, что я вернусь. ты сказала что не будешь ждать: а если честно? если бы я вышел спустя пятнадцать лет, разве ты бы меня прогнала? разве отвернулась бы? разве не смогла бы посмотреть в глаза, зная, что только в них узнаешь меня настоящего? мне так жаль, мия. я обещал оберегать, обещал что не позволю ничему с тобой случиться, обещал что буду рядом всегда и вопреки всему: а ты верила. в каждое из моих обещаний: а по итогу, каждое из них я нарушил. потому что я ушел, потому что оставил, потому что не уберег и не мог заботиться о тебе издалека: и это совсем не важно, что сделал я это не по собственной воле. ты говорила, ты предупреждала, ты слезно молила в шепотных ссорах на кухне - мы никогда не ругались по-настоящему. ты повторяла, снова и снова, что мне не следует лезть, что мне нужно притормозить и не совать мой нос в то, от чего издалека смердит гнилью - цена оказалась слишком высокой, правда? я подвел себя, подвел тебя, подвел нашего сына. я подвел своего брата, который просрал два года своей жизни на попытки вытащить меня, я подвел своих родителей и твоих тоже, потому что они доверяли, а я не смог стать достойным тебя. знаешь, чем больше времени сидишь в незнании и абсолютной изоляции, тем тяжелее принимать паршивые новости. сердце кровило, когда он рассказывал о плохом самочувствии отца; оно царапало, ерзало и болело, когда он говорил что начал терять клиентов, потому что занимаясь моим делом, ему почти не хватает времени на других; оно ломалось на части и падало к ногам, когда он говорил что ты выглядишь устало, что ты похудела, что тоби заболел ветрянкой и что ты плакала в трубку моему брату, потому что не могла остаться с ним, а больше некого было просить. и иногда мне так хотелось попросить его не приезжать больше: но я не мог. ведь это было бы очередным проявлением моего эгоизма. ведь тогда я не слышал бы о тебе. ведь тогда он не рассказал бы. в какой-то момент, веришь? только мысли о тебе удерживали меня в живых. только обещание того, что я к тебе обязательно вернусь, помогало пережить очередную ночь.

[indent] меня выпустили в пятницу утром. в небольшом ящике с личными вещами было все то, что было на мне и со мной в день ареста: черные брюки, белая футболка, широкая джинсовка, которая даже сейчас пришлась по размеру. кошелок с банковской картой, у которой истек срок еще в прошлом году; несколько помятых купюр и парочка железных монет; обручальное кольцо - несколько раз, ссылаясь на хорошее поведение, я просил чтобы мне его принесли, я хотел носить его на пальце, но мне отказывали в этой маленькой прихоти, - и я кладу кольцо обратно в карман. старая пачка шоколадных эмэмдемсов - в три года тоби был на них помешан, поэтому у меня всегда была с собой, в кармане или в бардачке машины, одна упаковка; они все растаяли и срок годности давно прошел, поэтому я избавляюсь от нее. три билета в кино - с последнего сеанса, на котором мы были вместе; я был в этой джинсовке и забыл благополучно о том, что они остались в небольшом нагрудном кармане. пустая пачка сигарет - видимо, кто-то без угрызений совести, присвоил их себе; зажигалка, которая, на удивление, еще работает; ключи от дома и твоя резинка для волос. я всегда носил ее на запястье и я вернул ее на ее правильное место. внутри что-то дернулось каким-то тусклым и блеклым воспоминанием. мой брат ждал меня у входа, о чем-то разговаривал с кем-то из полиции. он моментально отреагировал на меня, протянул мне полу-пустой стаканчик со своим американо и кивком позвал за собой. за два года он успел сменить машину. модель поновее, все еще пахнет салоном и полиролью. мы молчали большую часть дороги, пока я сутулился на переднем сидении и то и дело крутил меж пальцев кольцо - я хотел надеть его, хотел вернуть на палец, но мешкал, прятал в карман и оттуда же вынимал, а он делал вид что не замечает. когда мы подъехали к городу, он лишь спросил тихо, если я хочу поехать домой - я помотал головой и промычал что-то. я не был готов видеться с тобой. я скучал, блять, мия, я так скучал: но я не знал что говорить, как смотреть в твои глаза, как вести себя: между нами образовалась такая огромная пропасть и я боялся что не смогу ее преодолеть. он лишь кивнул в понимании и начал говорить - о том, что я могу остаться у него; что ему придется вернуться к работе; что если я в чем-то нуждаюсь - он поможет. адаптироваться, привыкнуть, ужиться. я кивал, кивал, кивал как полный придурок, а потом облизывал пересохшие губы и снова кивал, хмурясь и пытаясь собрать воедино поток неразборчивых мыслей. я не выдержал. не смог ждать: ты знала о том, что я выхожу. знала, что мой брат заберет меня сегодня: скажи, мия, ты хотела чтобы я к тебе приехали или ты боялась этого также сильно как и я? потому что тем же вечером я уже стоял на пороге нашей квартиры; тем же вечером, я увидел тебя впервые за последние два года. я так скучал, ты и представить себе не можешь насколько: на секунду мне показалось, что ты закроешь дверь перед моим носом и открыто заявишь что мне нечего тут искать, что нам не о чем говорить, что ты видеть меня не хочешь. но ты замялась всего на одно мгновение, я потом раскрыла дверь и отошла в сторону, приглашая меня внутрь. ты позвала тоби сразу же, как только дверь закрылась за спиной и, боже, мия, ты улыбнулась так, что вселенная схлопнулась, внутри все сгорело к чертям собачьим. ты улыбнулась так тепло, что на мгновение, мне показалось что последние два года я жил в самой промозглой и седой зиме, а сейчас наступил летний зной. тебе было тяжело, я знаю, ведь мне тоже. мне так хотелось тебя коснуться, так хотелось прижать к себе, так хотелось заснуть с тобой. господи, я так хотел обнимать тебя во сне, так хотел чувствовать твои ладони, хотел укрыться твоим нежным шепотом и спрятаться в твоем тепле. но мы оба выдерживали дистанцию. осторожничали, подбирали слова так внимательно, словно боялись что один неверный шаг - и шаткий мост, хлипкая и непрочная конструкция обрушится, сломается без возможности починки. ветхая и хрупкая иллюзия нормальности: ничего не было как прежде. но ты не отталкивала, ты позволяла мне проводить свое время с нашим мальчиком и первое время, так старательно избегала меня. отпускала нас гулять, ссылалась на работу, задерживалась позже и пропускала ужины: мне безумно не хватало тоби, но, душа моя, без тебя - как я могу себя ощущать живым? а потом лед под ногами треснул, дернулся и ты согласилась на мое предложение видеться чаще. мы ужинали вместе, навещали и твоих, и моих родителей; проводили вечера втроем и все было так? правильно? и одновременно - периодически мне казалось что мы просто притворяемся что все хорошо. когда ты расслабленно пьешь вино и рассказываешь о чем-то; когда я чищу фисташки для тоби, попивая безалкогольное пиво; когда мы кормим чертовых уток в парке по пятницам и переписываемся практически безостановочно, когда находимся поодаль друг от друга. потому что каждый вечер, стоит только уложить тоби - я уезжаю. возвращаюсь в совершенно пустую и холодную квартиру, которую снимаю с тех пор как вышел; отбрасываю ключи от машины на обувную полку и сразу же заваливаюсь на жутко холодную кровать, где постельное белье не пахнет домом - оно пахнет дешевым ополаскивателем для белья и, остаточно, моими духами. я пью кофе по утрам на кухне, где практически нет кухонных приборов и чищу зубы в ванной, где только одна - только моя, - зубная щетка. и я так устал, знаешь? я так устал, мия, делать вид что не тоскую, что меня все устраивает; я так устал делать вид, так устал притворяться, что хочу возвращаться туда, где меня никто не ждет. я устал, каждый божий вечер, покидать то единственное место, где я ощущаю себя правильно. ведь с того момента, как мне пришлось оставить на столе своего начальства свой значок и свой пистолет, правильного было так мало. правильного почти не осталось.
правильным были только мы с тобой: и разве мы можем функционировать когда мы не вместе?

[indent] я говорю что мне пора, я говорю что должен уйти, я говорю что мы должны остановиться: но все мои слова идут наперекор моим поступкам. потому что мои пальцы все еще на твоих бедрах, мои ладони гладят тебя нежно, бережно, неприхотливо. мой взгляд постоянно скользит к твоим губам и я держусь с таким трудом, чтобы не прильнуть снова, чтобы не поцеловать еще раз, чтобы не удержаться снова: кусать, вылизывать, выцеловывать, сжирать твои стоны и довольствоваться тем, какой нежной, послушной и податливой ты становишься рядом со мной, из-за меня, благодаря моим прикосновениям и моим осторожным ласкам: я ведь знаю тебя так хорошо. я знаю что ты справишься без меня. я знаю что ты сможешь, что вынесешь, что научишься двигаться дальше - помнишь ты сказала что не смогла бы полюбить другого? что не завела бы новые отношения, потому что не смогла бы полюбить кого-то сильнее меня? мое сердце облилось и утопилось в густой крови, каждый удар был таким ноющим, что мне казалось кто-то вырезает меня изнутри: ты сможешь без меня. и я без тебя смогу. потому что у нас не будет выбора. но выбор есть сейчас и разве мы хотим лишиться всего, к чему так аккуратно идем такими медленными шагами? я сглатываю. почти шумно и заметно. ты такая сильная девочка, мия. ты столько всего вытерпела, ты столько всего вынесла, ты прошла все тернии этого блядского мира, чтобы оказаться у желанных звезд: ты всегда была сильнее меня. более амбициозная, более трудолюбивая, более крепкая. иначе бы ты не позволила мне уйти, иначе поставила бы под удар свое будущее, иначе дала бы слабину в самый неподходящий для этого момент и все бы обрушилось. но ты не позволила этому случиться и я тобой так горжусь, знаешь? потому что долг был превыше маленьких желаний: мы оба знали что поступать нужно правильно, а не по воле сопливого сердца. и я восхищался тобой всегда. со школы, я смотрел на тебя так, словно никого вокруг и не существовало. я знал что ты достигнешь многого и ты это сделала, милая, ты смогла: и только рядом со мной ты можешь позволить себе отпустить свои плечи, расслабиться, выдохнуть полной грудью. поэтому я не отхожу. поэтому, а еще и потому что сам нуждаюсь в тебе критически сильно. я смотрю прямиком в твои глаза, когда ты дергаешься совсем немного, а потом, одна твоя ладонь накрывает мою щеку - и я наклоняю лицо чуть вбок, лениво подставляюсь под твои ласки послушным псом. вторая ладонь оказывается на моем затылке, ты гладишь бережно, касаешься колечка в ухе, щеки, цепляешь чуть отросшую щетину, смотришь прямиком в мои глаза и твой голос звучит мягко. почти успокаивающе, предельно спокойно и достаточно тихо, чтобы сохранять ощущение интимности и близости между нами. ты делаешь паузы между словами, определенно, пытаешься правильно сформулировать свои мысли, пока ты перебираешь мои волосы и мягко проводишь короткими ноготками, царапаешь осторожно, а я слушаю, не перебиваю, продолжаю касаться твоих бедер, не находя в себе смелости зайти дальше. — знаешь, —  я снова облизываюсь, снова слизываю с губ твой остаточный вкус, а потом поджимаю губы совсем немного и пальцы одной моей ладони касаются края твоего платья. из-за того, как ты сидишь сейчас на столешнице - твои ноги все еще разведены, мое колено между ними, - оно задрано, еще немного и можно будет увидеть края твоего нижнего белья и я стараюсь не думать об этом, не представлять то, какие на тебе сейчас трусики. я поднимаю свой взгляд снова на тебя, — мне так нравится знать, что кроме меня у тебя никого не было. — пальцы касаются оголенной кожи под тканью одежды, ведут совсем неторопливо выше, я на секунду ощущаю как ты обмираешь, поэтому я замедляюсь, продолжая гладить, касаться, но не отрываюсь, не позволяю себе дать заднюю. я был твоим первым мужчиной. я был всегда твоим единственным. и мне нравится знать, что даже спустя эти два года, ничего не поменялось. потому что у меня тоже, милая, не было больше никого. — все это время, — мои пальцы проходятся выше, ладонь полностью зарывается под ткань платья и я скольжу в сторону, от бедра перехожу к ягодицам и провожу подушечками по тонкой каемочке твоих трусиков, — я думал только о тебе, мия. иногда думал о тебе без одежды, вспоминал твое идеальное тело, вспоминал твои стоны, как срывается твой голос и это сводило меня с ума. потому что у меня остались только воспоминания об этом. потому что я не мог тебя коснуться, поцеловать, не мог, — выдох кажется тяжелее, ведь своими словами ты развязываешь мне руки, позволяешь слишком многое, открываешь абсолютно все двери. я хочу провести пальцами к внутренней стороне, хочу пройтись ими по твоей промежности, чтобы ощутить насколько ты возбуждена: потому что твои щеки покрытые легким румянцем, звездочки в твоих глазах, прерывистое дыхание; потому что все твои слова - говорят мне об этом, но я хочу это ощутить, я хочу большего. — я так истосковался по тебе. — по всей тебе. по каждой клеточке тебя. по всему тому, что ты позволяешь мне себе же присваивать. пальцы проскальзывают под тонкую ткань твоих трусиков, оглаживают кожу, но я не тороплюсь, хочу насладиться всем вдоволь, поэтому я не позволяю себе коснуться самых интимных мест: я смотрю на тебя внимательно, слежу за твоей реакцией, лишь коротко усмехаюсь, когда твоя ладонь чуть крепче цепляется моего плеча, а пальцы сильнее оттягивают волосы. мне требуется совсем немного, чтобы подхватить тебя, приподнять, удерживая на весу. ты послушно держишься, ноги в щиколотках скрещиваешь на моей пояснице, пока я касаюсь губами твоей шеи, мажу осторожно языком чуть ниже, а потом еще раз выше, оставляю пару хаотичных поцелуев, прежде чем снова посмотреть на тебя: — если я останусь сегодня, боюсь, я больше не смогу уйти. — я целую еще раз твою шею, потом ниже, губами касаюсь тонкой цепочки - я знаю что висит на ней, - возбуждение накатывает волнами и я чувствую, как под тканью штанов становится тесно члену, поэтому я прерываюсь снова, — я жутко хочу вернуться домой.

[indent] нам требуется больше десяти минут, чтобы дойти из кухни до спальни: оторваться от тебя практически невозможно, я цепляюсь за каждую возможность тебя поцеловать. такая огромная часть меня дрожит в болезненном страхе что это все не правда. что ты, твоя близость, твои губы - все это снится и если это сон, я не хочу просыпаться, не хочу открывать глаза, хочу остаться и задержаться в этом мгновении, поэтому я снова целую, снова кусаю, снова углубляю поцелуй, продолжая удерживать тебя на весу, периодически прижимать к стене, глотать все издаваемые звуки, чтобы не разбудить тоби. твоя шея, линия твоей челюсти, твои губы блестят от моих поцелуев, от моей слюны, от того, как старательно я пытаюсь пометить каждый сантиметр тебя, напомнить о том, что ты моя - напомнить себе, напомнить тебе. когда мы оказываемся в нашей спальне мне требуется приложить больше усилий, чтобы удерживая тебя одной рукой, закрыть дверь, щелкнуть замком и запереть ее, чтобы избежать неприятных ситуаций - ведь ты умеешь быть шумной, а я, так люблю, когда ты не сдерживаешь себя; я так люблю, когда ты себя не контролируешь, когда я могу слышать как хорошо тебе со мной. ты не ерзаешь, послушно ждешь, оставляешь пару поцелуев у моего уха, а твой запах разъедает слизистую, твоя близость слепит и кружит голову: я отпускаю тебя на мягкую кровать и нависаю сверху, позволяя ладоням задрать подол твоего платья практически до живота. мне хочется тебя избавить от него, хочется избавить тебя от абсолютно всей одежды: я тебя пиздец как сильно хочу, мия, и с каждой минутой мне все сложнее и сложнее удерживать контроль над собой. два года - дохера долго и никакая дрочка в душе и подавно не заменит то, что ты провоцируешь во мне; то желание, которое клубится в самом низу живота, растет в паху от твоей близости, от тебя в моих руках, от твоего вкуса, который опечатывается сладостью на губах и на кончике языка. пока ладони оглаживают твою талию, я продолжаю сминать твои губы, нависая над тобой, чувствуя как ты и сама цепляешь края моей футболки и я послушно отрываюсь, помогаю тебя избавить от нее же: ты замираешь, рассматриваешь мое тело, а я, в ответ, рассматриваю тебя. — ты пиздец красивая, мия. не только сегодня. всегда. — я прекращаю свои прикосновения, поправляю твои волосы, большим пальцем касаюсь твоей опухшей губы, — мне нравится, когда ты носишь свои строгие костюмы, как горячо ты выглядишь в пиджаках и юбках, но — ладонь прижимается к твоей щеке, когда ты аккуратно приподнимаешься на локтях и смотришь внимательно, снова облизываешься, а я, аккуратно, твою влагу собираю пальцем с твоих губ и облизываю его демонстративно, — но красивее всего ты в такие моменты. когда краснеешь от моих поцелуев, когда твои волосы такие непослушные и когда ты смотришь на меня вот так, — я обхватываю пальцами края твоего платья и призываю тебя приподняться еще сильнее, прежде чем снять его с тебя аккуратно. на тебе комплект нижнего белья: ты их носишь постоянно, даже без поводов. потому что ты помешана на идеале и это часть твоей привычки выглядеть совершенно всегда. я смотрю на твое тело: такое желанное, такое совершенное, такое мое; пальцы касаются тебя хаотично, гладят живот, бедра, талию и спину и ты вторишь моим движениям. мы так изголодались по этому всему, так ведь? а потом я цепляю ту самую цепочку на твоей шее. веду аккуратно вдоль и касаюсь обручального кольца: а ты следишь, обмираешь, мягко поджимаешь губы. — я не хочу ночевать в гостевой спальне или в зале. и я не хочу ночевать в чужой квартире. — голос сводится к шепоту, я цепляю застежку цепочки и неторопливо расстегиваю, снимаю ее с тебя, чтобы стащить кольцо с него. я аккуратно кручу его меж пальцев, глупо улыбаюсь от воспоминаний о том, как давно я его купил для тебя и как переживал перед тем, как сделать тебе предложение. вышло криво, косо, не совсем как запланировано: но тебя это не смутило, ты согласилась сразу же, не позволяя мне подумать что я все прохерил, переживая что ты будешь к этому не готова. ведь ты мечтала о карьере, ты хотела добиться многого: но ты всегда, до последнего, в первую очередь выбирала нас. — я хочу остаться с тобой, luce dei miei occhi, — я не сдерживаю смешка. слова произнесены с отвратительным акцентом, потому что это единственное что я запомнил из небольшой статьи, которую читал недавно, но ты улыбаешься ответно. я цепляю твою ладонь и неторопливо надеваю кольцо на твой безымянный палец. там, где оно и должно быть, — мия, пожалуйста, — я отпускаю твою руку, наклоняюсь ближе, вынуждаю тебя снова опуститься на кровать, пока я снова целую тебя, твою шею, твои ключицы. неторопливо нащупываю застежку на твоей спине, также медленно помогаю тебе избавиться от лифа, чтобы губами мазнуть дальше, поцеловать нежно в ложбинку, — прошу тебя, — еще один поцелуй, касаюсь твоих грудей, задеваю затвердевшие соски, а потом спускаюсь ниже к животу. я вижу как ты втягиваешь живот напрягаясь, ощущаю как ты пытаешься свести ноги, как подставляешься под все мои прикосновения и ласки, как нуждаешься в них, как хочешь, — умоляю, — языком провожу по твоему животу и останавливаюсь прямиком у линии трусиков: я вижу насколько ты влажная и улыбаюсь сквозь очередной поцелуй, прежде чем подняться, чтобы снова посмотреть тебе в глаза, — скажи что мы можем снова быть вместе, — потому что мы оба этого хотим. потому что ни один из нас не готов уходить. потому что мы перестали и вовсе говорить о разводе, как о паршивом сне, который хотим забыть. — скажи что я могу остаться. — не только сегодня. скажи что я могу остаться навсегда.