без тебя солнце перестало греть [николай х софья]
Страница: 1
Сообщений 1 страница 4 из 4
Поделиться12025-01-05 18:43:42
- Lorem ipsum dolor sit amet, consectetur adipiscing elit, sed do eiusmod tempor incididunt ut labore et dolore magna aliqua.
Поделиться22025-01-06 06:22:29
- 31 🧩 николай
мир с рассветом, новым день - день, в котором нет тебя; и я, словно в темноте :: ты ни в чем не виноват
[indent] темно-синий ланьярд натирает шею под воротником-стойкой строгой рубашки. поправлять бессмысленно: он путается в волосах, скользит по ткани, цепляется за застежку тонкой золотой цепочки, подарок, от которого не хотелось избавляться или отказываться после достаточно безболезненного разрыва с костей: украшение мне нравилось; оно не привлекало внимания, не было вычурным, не ощущалось тяжестью металла, но выгодно подчеркивало смуглую кожу и тонкий разлет ключиц, когда я решалась сменить рабочую одежду на что-то более простое, повседневное и легкое; когда решалась позавтракать на летней веранде кафе в центре с подружками или когда ужинала с сестрой в ресторанчике грузинской кухни; когда выгуливала собаку по вечерам в парке или когда выбиралась на пробежку ранним утром. я не носила кольца и редко надевала серьги, а на запястьях никогда не было ничего кроме часов, но эта цепочка не снималась даже тогда, когда я была в душе или лежала в расслабляющей ванной; впрочем, практически как и этот дурацкий синтетический шнурок. по крайней мере в границах этого полицейского участка неподалеку от возвышающейся над невой башни лахта-центра. именно там - где-то между главным входом в местную достопримечательность и распростертой внизу набережной я позволяю себе немного прийти в себя за чашкой горячего шоколада. редкое для этого времени года солнце ярко слепит, но не греет. темные очки практически не спасают, но снимать их и менять на очки для зрения - без них уже никуда - не тороплюсь. из опертого о вазочку с сухоцветами телефона доносится не самый приятный звук стучащего о стекло металла; приемлемо только потому, что лиза откладывает десертную ложку в сторону. она сейчас совершенно в других реалиях: на ней тонкое летнее платье, почти такие же очки, а еще помимо прочего шляпка, помогающая укрыться от солнца: в отличие от питерского оно не просто слепит, но еще и прилично жарит: на щеках и плечах сестры уже проступили крошечные веснушки, а нос готов вот-вот начать облезать. она завтракает, как обычно, сигаретой и кофе, считая это настолько богемно, насколько и до одури жалко, ей нравится кидаться из крайности в крайность, а ее муж готов ее поддерживать даже в этом, поэтому, сидя где-то неподалеку, молча жует свой омлет. их очередной медовый месяц (каждый совместный отпуск лиза называет только так) уже подходит к концу, но все выглядит так, будто ни один из них возвращаться не планирует, и мне совсем немного становится грустно за саму себя: мне отпуск не светит еще как минимум полгода, и то - эти жалкие две недели, я уверена, пролетят так, что я и не замечу. я не помню, когда в последний раз уезжала из питера; может, пару лет назад, как раз на свадьбу этих двоих; а может, и того раньше - когда в десятом классе отправилась на экскурсию по золотому кольцу со своими одноклассниками, но свалить иногда хочется безумно. и желательно туда, где никто никогда не найдет; где никто не будет знать, кто я, и никому до меня не будет совершенно никакого дела. лиза стряхивает пепел в блюдце, делает глоток, шумно сербая, а потом все же пододвигает к себе плошку с йогуртом и пихает в рот полную ложку, мигом проглатывая ее и слизывая все, что на ней осталось. она замолкает, смотрит на своего мужа, на проходящих мимо людей, опускает очки ниже, к вздернутому кончику носа и поджимает испачканные остатками губы. я успела потерять суть разговора еще добрых пару минут назад; сначала связь пропадала, потом лиза перескакивала с темы на тему слишком быстро, затем я попросту отключилась, думая о том, что неплохо было бы взять отгул в конце следующей недели и привести в порядок квартиру, себя и собаку - ее мне тоже оставила сестра, чтобы я за ней присматривала. - я спросила, что у тебя нового? - ее голос звучит немного возмущенно, будто ей правда не нравится повторять все по несколько раз, а я в ответ только качаю головой из стороны в сторону: - абсолютно ничего. все как обычно, - и этот ответ мог бы сойти за чистую правду: каждый день я, как обычно, встаю с постели, чтобы принять душ, приготовить завтрак и собрать с собой обед, выгуливаю сестриного бигля, читаю недавно купленный детектив, если везет в метро занять сидячее место, натягиваю на губы дежурную улыбку и делаю вид, что меня устраивает абсолютно все, когда добираюсь до участка и одного конкретного кабинета одного конкретного следователя, чтобы провести с ним весь день и выслушать все, что он хочет и все, что он может сказать, а потом проанализировать все и проследить динамику изменений; и затем - боже, обнаружить хотя бы минимальный прогресс и убедиться, что ему, вроде как, становится легче, а его психологический фон становится чище и ровнее. но это только в хорошие дни. их бывает мало. обычно разговаривать не приходится: обычно мне приходится вытягивать слова из его глотки, приходится навязывать себя и свое общество, путаться под ногами и служить скорее раздражителем, чем тем, кто вроде как, должен помогать, и это злит меня сильнее всего, но все эмоции - мои эмоции - должны оставаться под контролем.
[indent] сообщение от тебя отвлекает от размышлений, заставляющих подвиснуть. я смахиваю уведомление и тут же перебиваю возобновившийся треп сестры: - прости, мне пора, - она не успевает ничего сказать, и ее рот даже остается открытым, когда я без зазрений совести отключаю звонок и открываю диалоговое окно. ты пишешь о том, что хочешь кое-куда выехать; спрашиваешь, где я нахожусь, раз уж в кабинете меня нет, и я печатаю быстро в ответе о том, где нахожусь, но, видимо, недостаточно быстро, потому что я не успеваю отправить сообщение - ты отодвигаешь свободный стул без спроса, усаживаешься и поднимаешь на лоб солнцезащитные очки. на тебе темные джинсы, такой же темный джемпер крупной вязки с молнией на воротнике и белой футболкой под; ты выглядишь свежо, но задумчиво и как будто бы уже устало. я откладываю телефон в сторону, делаю глоток остывшего горячего шоколада, вопросительно приподнимаю брови. молчанка мне не нравится; ты смотришь на меня в ответ пристально, внимательно, и обычно под этим тяжелым взглядом хочется отвернуться: так работает человеческая психология, но я только улыбаюсь широко и открыто, подсобираюсь в своем кресле так, чтобы быть ближе к тебе, и упираюсь локтями в гладкую холодную столешницу. шерстяной пиджак сковывает движения и воротник дыбится из-за застегнутых пуговиц, но это сейчас не так важно. ты тянешь руку к моей груди, и я наблюдаю за тобой немного растеряно: ни один из нас не позволяет себе лишней тактильности, мы ведь чужие люди, мы не друзья, не любовники, и любое стремление коснуться вызывает недоумение. обычно мой максимум - вложить ладонь в твою, когда ты помогаешь спуститься откуда-нибудь куда-нибудь или подняться, и на этом всем. никаких рукопожатий или объятий. никаких соприкосновений коленями или плечами. абсолютно ничего. только четкий нейтралитет. поэтому сейчас мне любопытно понять и узнать, куда все это заведет. ты цепляешь пальцами закрутившийся ланьярд, разворачиваешь бейдж и укладываешь его правильно, стороной с фотографией, а потом толкаешь, зачем-то, под левый борт пиджака, так, чтобы его вообще не было видно, и только потом заговариваешь. предлагаешь проехаться вместе - раз уж я поставила себе цель быть все время поблизости, быть рядом - это не должно звучать интимно, но все именно так. я соглашаюсь, и ты даешь мне время, чтобы закончить со скудным завтраком, прежде чем мы оба направляемся к служебной парковке. ты удивляешь третий раз за утро (в числе первого раза все еще то, как ты нашел меня - ничего удивительного, на самом деле, я говорила, что люблю проводить время в этом месте, но мне казалось, что ты в принципе не слушаешь меня), когда отключаешь сигнализацию не служебной машины, а личной, но я все равно послушной забираюсь в холодный салон со стороны пассажирского сиденья. в последнее время все как будто правда немного проще: ты, товарищ следователь, стал более сговорчивым, иногда даже почти откровенным; порой все также дерзил и отмахивался, как от назойливый мухи, сопротивляясь моей решительности выезжать на места преступлений, но уже не хамил и не пытался вывести из себя колкими замечаниями и несмешными, скорее обидными шутками. твоя реакция была мне понятна и я не имела никакого права осуждать твое отвратительное поведение; никто не хотел бы оказаться на твоем месте, но, наверное, если бы я чувствовала то же, что и ты, то вела бы себя похлеще. ты практически справлялся. если тотальную замкнутость можно было считать показателем умения держать себя в руках. ты ни с кем не общался, дистанцировался от коллег и руководства, ослушивался приказов и лез на рожон. ты мог подставиться сам и мог подвести кого угодно, если бы тебе и дальше все спускали с рук и закрывали глаза, позволяя всей дури выйти наружу, но начальство не собиралось идти у тебя на поводу и поэтому ты был вынужден мириться с моим обществом. я помню нашу первую встречу в кабинете генпрокурора очень хорошо: три стаканчика с кофе на столе для каждого из присутствующих - я захватила их с собой, потому что это обычно располагает; я сидела за столом, по правую руку от григория павловича, ты стоял у окна, спрятавшись от света, и твоего лица практически не было видно. скрещенные на груди руки, склоненная вбок голова, ехидная усмешка. ты сказал: «я знал, что дела плохи. но не думал, что настолько, раз это ваш психолог» - от этой наглости у меня в глотке перехватило дыхание. я ожидала любой реакции и любого поведения, но не такой грубости и не такого публичного выражения сомнения в моем профессионализме без какого-либо повода для этого.
[indent] ты останавливаешься у ворот. вытягиваешь зубами сигарету из раскрытой смятой пачки, зажимаешь фильтр губами, прикуриваешь и затягиваешься. одна рука утопает в кармане штанов, другая ерошит короткие волосы на затылке, наверняка - колючие; ты не смотришь на меня, не смотришь на ворота, не смотришь на то, что за ними прячется в вечном покое. твой взгляд устремлен в землю; туда, где маленький камешек втаптывается в пожухлую состриженную, но еще не убранную траву. я игнорирую уведомления, вспыхивающие одно за другим на экране телефона: я обещала лизе набрать позже, но так и не сделала этого, и теперь приходится игнорировать ее дальше, но я на работе, а значит все остальное - особенно личное - может и подождать. ты перекатываешь сигарету от одного уголка рта к другому, топчешься на месте, делаешь несколько шагов в одну сторону, потом в другую, кидаешь короткий взгляд в сторону проехавшей к воротам машины, игнорируя тот факт, что мы стоим практически на проезжей части и не торопясь возвращаться за руль. я немного опускаю стекло, чтобы пустить холодного промозглого воздуха в салон прогретой машины. служебная осталась на парковке, и ее я знаю вдоль и поперек, а эта киа, продолговатая, с широкой мордой, похожая на акулу, мне совсем незнакома. ожидание немного утомляет. в плане - я готова ждать, сколько потребуется, когда калитка за тобой закроется; когда ты позволишь себе уединиться на пятнадцать, тридцать, сорок пять минут - не важно, сколько - с собственной душой, с израненным в кровь сердцем; когда позволишь себе оказаться один на один с тем, что осталось от твоей жены - холодным серым камнем без фото. только имя и две даты, измерившие отрезок ее короткой жизни; когда будешь честным по отношению к себе по-настоящему, но сейчас - сейчас мы просто тратим время, пока ты размышляешь о чем-то, застряв между центральным входом и собственным авто, будто не до конца уверен в правильности принимаемых решений. я отстегиваю ремень безопасности и цепляюсь пальцами за дверную ручку, когда окурок истлевшей сигареты летит вниз и втаптывается в гравий так же, как пару мгновений назад - маленький камень. ты шмыгаешь, утираешь нос рукой, лезешь в карман за пачкой, чтобы выкурить еще одну, но быстро передумываешь, и и когда в последний раз бросаешь взгляд по ту сторону - к крепким высоким дубам, к молодым березкам, к рябине, осыпавшей листья, но горящей спелыми плодами - я замечаю то, что не заметила сразу: на безымянном пальце правой руки больше нет обручального кольца. нет даже этого бледного отпечатка, который обычно остается после долгой носки украшения. нет вообще ничего, и это - это меня удивляет. ты возвращаешься к машине. позволяешь себе еще пару минут тишины и одиночества, прежде чем открываешь дверь и садишься на водительское место. двигатель работает. урчит мерно, тихо, практически незаметно. машина заведена, нужно только сдать назад немного и выкрутить руль, чтобы направиться к выезду, но ты не торопишься это делать и просто сидишь. молча, тихо, без лишних движений. опрокидываешь голову к подголовнику, закрываешь глаза, поджимаешь тонкие бескровные губы и беспомощно цепляешься пальцами за руль: настолько разбитым я вижу тебя впервые, и мне становится не по себе: я так долго шла к этому, я так давно хотела увидеть тебя именно таким, но сейчас мне кажется, будто смотреть на это не дозволено. будто я совершаю какое-то преступление. будто я подсматриваю прямо сейчас за чем-то сакральным и недоступным, но отвернуться я не в силах. - могу спросить? - ты одобрительно мычишь, не открывая глаз и не кивая головой; сглатываешь тяжело и я вторю, облизываюсь торопливо, пока ни один из нас не передумал, и спрашиваю: - почему вы не пошли дальше? это ведь важно для вас. сходите. мы ведь для этого здесь? чтобы вы навестили ее? - говорить с тобой на «вы» - не больше, чем протокольная обязанность. ты ей не следуешь. тыкаешь повсеместно с самого начала, но я не обращаюсь на это никакого внимания. мне, в общем-то, все равно, потому что тебе должно быть удобно и комфортно. однако я себе такое позволяю только во внутреннем монологе: там, где никто не увидит и не услышит; там, где никто не узнает. - я подожду. можете не беспокоиться об этом, - это просто формальность. я знаю: я последний человек в твоей жизни, о котором ты станешь переживать. разве что по долгу службы, если придется. мы стали общаться лучше. нам стало проще. но это не значит, что между нами хоть что-то сдвинулось с мертвой точки, и меня это нисколько не расстраивает. ты ведь мой пациент. клиент, если условно. разве что договор был заключен не между нами лично. я соберу свои скудные пожитки и уйду из твоего кабинета, как только во мне пропадет надобность, и навряд ли мы увидимся вновь: в штабе генерального прокурора слишком много узких коридоров и кабинетов, затеряться можно с легкостью и даже стараться не придется - никто из нас никого искать не станет.
[indent] слишком часто я позволяла себе думать о тебе в неправильном ключе, знаешь? если бы кто-то узнал о моих мыслях - я бы потеряла работу. возможно, лишилась бы должности, возможно, была бы переведена в другое отделение, возможно, списана со счетов из-за профессиональной непригодности, поэтому рассказывать о своих мыслях кому-то я никогда не позволяла. поэтому сдерживать их старалась так, как только могла, но иногда человеческое, такое простое, такое женское, такое, наверное, глупое, брало верх, и хладнокровию и решительности место уступали сочувствие и искреннее желание помочь. утешить. спасти. избавить от боли, засевшей глубоко внутри. потому что ты мне понравился. потому что мне не повезло: ты был в моем вкусе, и этого хватило, чтобы что-то внутри сжалось пискляво, треснуло, надорвалось и рухнуло прямиком к твоим ногам; ты, к счастью, этого не заметил. ты раздавил остатки твердым каблуком ботинка и пошел дальше, не останавливаясь, и это стало моим спасением. как и твоя отстраненность, холодность, грубость и злость. как и твоя наглость, твоя дерзость, твоя закрытость. ты не церемонился ни с кем - и со мной в первую очередь. тебе было плевать, что я женщина, что я пытаюсь помочь тебе, что я на твоей стороне. ты видел во мне лишь бесполое существо, бесполезную массу, вставшую у тебя на пути, лезущую ручонками в твою душу, и я уверена, ты хотел только одного: эти ручонки переломать. да вот никто бы не позволил, потому что твоя должность, твоя работа - это единственное, что осталось у тебя после того, как твоей жены не стало. не имея возможности нормально поговорить с тобой, я стала обращаться к твоим коллегам:
[indent] они были знакомы со школы, но встречаться начали позже. поженились после окончания учебы. она служила в театре, была костюмером, но мечтала о сцене. возможно однажды у нее получилось бы? николай андреевич в ней души не чаял. у него как будто в принципе только две страсти было: работа и семья. детей они не планировали, хотели пожить для себя сначала. вот и пожили. убили ее. маньяк какой-то. хотел внимания привлечь - и привлек. говорит, мол, не думал, что все так получится, и погубил не одну только жизнь. тут и девушка эта, и следователь наш, и еще несколько жертв - ужасно все это. я раньше думал, так только в кино бывает; |
[indent] она частенько сюда захаживала. обеды кольке таскала, кофе, все такое. ее многие знали. у них все сладко да гладко было. близко с ней никто не дружил, конечно, поводов не было, но николай андреевич наш тогда совсем другой был. живой какой-то. и счастливый; |
[indent] вы бы видели его пару лет назад, софья никитична - не узнали бы. это происшествие нас всех на уши поставило. николай андреевич на выезде был. обычно он старался ее с работы встречать и провожать до дома, но в тот раз его дернули с места и он помчался. ничего такого, ложный вызов, как оказалось позже. но оттуда сразу на другой ехать пришлось. практически в центре, представляете? несколько остановок от их дома. ужасная трагедия, на самом деле. никому такого не пожелаешь - он сам ее и нашел. не увидел даже. звонил, чтобы узнать, как она добралась до дома, успела ли. а ее телефон у него практически под ногами и валялся. уж не знаю, нужны ли вы здесь, софья никитична. навряд ли у вас что-то получится. сложно это все. сложно и страшно. тут только время вылечить сможет. не советы какие-никакие, уж простите; |
[indent] все говорили как один. все переживали. все боялись. все не узнавали больше в тебе тебя. все не знали, как себя вести и каждый считал, что я бессильна в этой ситуации. но врожденное упрямство не позволяло мне опускать руки. а еще примеры перед глазами, на которые я старалась из раза в раз равняться: мой отец был психиатром и порой рассказывал о таких случаях, что волосы на руках и на затылке вставали дыбом, но ему всегда удавалось сохранять спокойствие. он не позволял себе отчаиваться и был убежден, что к любому замку можно подобрать ключи точно так же, как к любой проблеме - путь решения, главное не терять запала и целеустремленности. у меня же этого хватало. симпатия, не успевшая разрушиться, симпатия даже не как к мужчине, а как к человеку, нуждающемуся в чужом плече, в поддержке, в возможности выговориться и выплакаться при надобности - она заставляла меня сжимать зубы крепче и пропускать все сказанное тобой мимо ушей. реагировать было бы непрофессионально. отвечать на выпады - значит дать понять, что мне не все равно, а я не могла позволить себе проявить слабину: тогда бы я не смогла ничего для тебя сделать. тогда бы я я стала разочарованием в собственных глазах, для самой себя, а это было для меня еще страшнее, потому что работа - это все, что у меня было; это единственное, что терять я была не готова. она сводила меня с новыми людьми, она награждала меня опытом, она давала жизненные уроки и кормила меня, неплохо кормила, так, что нуждаться ни в чем не приходилось благодаря возможности помимо государственной деятельности вести и частную практику с особо настойчивыми клиентами. называть людей, обращающихся ко мне с проблемами, правильнее было бы пациентами, но это слово не нравилось никому: слишком негативные ассоциации оставил даже после развала советский союз. пациента психолога ждет прямая дорога в психушку, а не освобождение от проблем. поэтому я, вероятно, слишком часто готова была идти навстречу там, где упираться было бы просто бессмысленно. и поэтому (а не, определенно, потому, что ты был симпатичен мне - все еще как мужчина, а не только человек, которому хочется помочь; как мужчина, словно сотворенный по всем канонам моего идеала или как мужчина, выкроенный по подробным описаниям в карте желаний, например, слишком хорошенький в восприятии мозги) я не собиралась оставлять тебя в одиночестве с твоими тараканами в голове. я была рядом практически двадцать четыре часа семь дней в неделю, разве что домой к тебе не заваливалась и к себе не приглашала; весь мой рабочий день строился вокруг твоего рабочего дня и тебе все же пришлось, как бы ты ни сопротивлялся, смириться с моим присутствием. я никогда не спрашивала тебя о случившейся уже практически четыре года назад трагедии: все то время ты справлялся. ты держался за работу, ты был молодцом, ты выполнял все поручения, как послушная служебная собака, но потом что-то щелкнуло, сработал триггер, и тебя будто подменили. очередные жертвы - вновь женщины, вновь молодые, вновь изнасилованные и жестоко убитые - тот, кого так пытались поймать и затолкать за решетку сначала в зале суда, а потом в исправительной колонии строгого режима, появился вновь. он словно потешался, не боясь ничего; оставлял следы, послания, передавал приветы - он был все время где-то рядом и вытворял то, что никакому здоровому человеку не пришло бы и в голову, и тебя повело. воспоминания, связанные с погибшей женой, с тем, что от нее осталось, и жажда даже не столько добиться справедливости, сколько отомстить толкала тебя вперед. это было неправильно - с точки зрения работы правоохранительных органов и закона. но очень даже честно - с точки зрения человеческих взаимоотношений. он отобрал у тебя то, что ты так любил; он забрал чужую жизнь, невинную, чистую, светлую - просто так, просто потому что решил, будто имеет на это право, и наказание должно было постичь его. тебя не волновало, каким образом. твои коллеги не скрывали переживаний, практически каждый был уверен в том, что ты готов голыми руками с ним расправиться, если потребуется, раз уж закон ничем не может помочь. и тогда - только тогда появилась я. отец говорил: слишком поздно. цепочка запущена, спусковой курок взведен. висящее на стене ружье рано или поздно выстрелит, и жертвой может стать кто угодно. он предлагал отказаться от этого дела, если есть возможность, но почему-то меня тянуло; наверное, потому что я слышала о тебе уже тогда, когда все только произошло; наверное, потому что готова была выдвинуть свою кандидатуру, если потребуется, еще пару лет назад, но всем казалось, что ты справляешься хорошо. нормально. держишься. и ключевое слово здесь - казалось. потому что ничего хорошего уже не было. ни тогда, ни сейчас, и в этом была и наша вина.
Поделиться32025-01-09 01:00:14
- [коля, 35]
солнце мое, взгляни на меня. ❤🩹☀
[indent] в этом доме двери больше не заперты. в этом доме они нараспашку, замки сорваны с петель, ключи разломаны надвое от ржавчины пролитых слез и от коррозии горя, что иссушило внутри меня беснующее море. пороги этого дома замазаны сажей, затоптаны гарью удушливых ночных кошмаров, которые незваными гостями навещают ежедневно: они мажут пальцами по стенам, оставляют чернильные следы, опечатки прошлого в пыльных подушечках пальцев; они вязкой чернотой оккупируют все углы и темными глазами смотрят по ночам; они лезут, демонами, злыми духами, нечистью - под кожу, по венам, и они - эти кошмары, - путаются, переплетаются, старательно перемалывают кости в крошево, а мысли в прах и заменяют собой воспоминания, искажают, портят, ломают, оставляют за собой разруху, хаос и разор. иногда я чувствую, как когтистые и холодные лапы смерти царапают пол под кроватью, вылезают из под нее и тянут за простыни, практически невесомо касаются щиколоток своей мерзлотой и тогда я просыпаюсь, а потом ухожу на вечно-неразобранный диван в гостиной, чтобы до рассвета пролежать там. глаза не сомкнутся, мысли не провалятся в бездну, но дышать станет легче: постельное белье уже давно не пахнет ее гелем для душа и ее духами, но иногда, фантомные отрывки прошлого разъедают слизистую и дышать становится невозможно. иногда, по выходным, в полуденном дреме мне мерещится звук включающегося душа, мне мерещатся чужие шаги на кухне и где-то глубоко под подоплекой собственного безумия, мне кажется что я слышу чужой голос: а потом я цепляю ключи от машины и уезжаю из дома. иногда, возвращаюсь в участок и делаю вид что работаю, а потом засыпаю в небольшой комнате отдыха, где я могу проспать до самого утра; а иногда - заваливаюсь в квартиру ромы на ропшинской. он никогда не задает вопросы, лишь поджимает губы, взъерошивает вечно кучерявые волосы - забавно, насколько мы с ним не похожи, - и позволяет остаться у него. на ночь, на сутки, на несколько дней - рома никогда не ждет объяснений и не подгоняет, потому что понимает. в его доме все по-другому: тепло, комфортно, спокойно. иногда, федор евгеньевич звонит мне по воскресеньям и просит заехать к ним с анной викторовной: мы практически не разговариваем о ней. он рассказывает о своей работе, говорит о погоде, вспоминает свое прошлое, снова и снова подливая мне свою домашнюю настойку - ему становится легче, он после этого спит крепко, мне после этого становится только тяжелее, словно к сердцу привязали камень и выкинули на самое дно заколоченного колодца. не вытащить, не спасти: оно так и потонет там, под тиной и болотной грязью, под холодной землей - ничего, часть меня уже давно там. уже никто не верит в мои слова о том, что я в порядке: это как дежурный ответ, стандартная отговорка - да, я в порядке, да, все хорошо, да, держусь. на самом деле: я не помню так много. словно память фильтрует, пытается унять нескончаемую боль, заглушить, поэтому ластиком стирает все самые паршивые вечера, все самые тяжелые ночи. я дышу, я живой - почти неважно каких трудов мне стоит каждый ебаный вдох. иногда мне кажется что я схожу с ума, что потихоньку у меня сдают нервы и даже во мне сил недостаточно чтобы сохранить здравость рассудка - рома говорит что это нормально, рома говорит что мне нужно обсуждать это с кем-то, рома предлагает поговорить с ним, а потом я открываю рот и из гортани не лезет ничего. ни одного звука, ни одного слова, ничего не царапает глотку и ничего не лезет из меня ядом, без которого станет проще дышать. может за четыре года все это стало настолько привычным, что по-другому уже не получится? слова о том, что я поменялся, я слышу чаще чем собственное имя: я знаю. замечаю. я отстриг волосы после ее похорон и с тех пор больше не отращивал. я стал курить в два раза больше. я никогда не включаю радио или музыку ни в своей машине, ни в служебной. я не ищу повода разговаривать с людьми - я старательно избегаю любых ненужных разговоров и отвечаю лишь заученными наизусть фразочками, которые никогда не меняются в своем смысле. я срываюсь чаще, кричу, грублю: рома говорит что это защитная реакция, но я не думаю что это так. просто мне больше нечего терять и я не пытаюсь фильтровать свою речь, позволяю открыто выражать свои мысли о говорю то, о чем думаю - какая нахер разница если кому-то не понравится услышанное? я не пытаюсь нравиться людям и производить правильное впечатление, я не помню когда в последний раз улыбался и не помню, когда смеялся в последний раз. никто не решается копаться в этом ящике с мусором - в моей душе, - потому что я ее захламил, а потом запер к чертям собачьим, потому что мне она больше не нужна. у меня не осталось ничего кроме работы и меня злило. злило так сильно, что вначале мне не давали никаких дел - постоянно отправляли домой, говорили что мне нужно взять перерыв, паузу, нужно отдохнуть. а потом, когда я снова и снова, бесцельно наматывая круги по городу, приезжал в участок, начальство сдалось. мне давали мелкое, неважное, то, чего не давали никогда. чтобы я не лез, чтобы не пытался свою ярость преобразить в ненависть, и чтобы не превратил свое горе в нужду отомстить - как патово, это желание было единственным, что горело и все еще жило внутри меня. вместе с ней умерло все. но они этого не понимали. пытались уберечь, помочь, дать времени затянуть рубцы и излечить шрамы - но время не помогало, не спасало. у каждого лекарства есть своя доза - какая дозировка у времени, скажи? и я просил. снова и снова появлялся в кабинете григория павловича - без стука, без разрешения войти, - и просил позволить мне работать как раньше. я убеждал что справлюсь, повторял что мне это нужно. но держать себя в руках у меня не получалось и каждый раз, я оказывался на грани. балансировал у тонкой линии, которая обозначает что я перегнул черту: закрывать на это глаза никто не хотел, они не собирались развязывать мне руки, поэтому узлы затягивались все сильнее и сильнее - хочешь? посмотри. увидишь следы на запястьях, увидишь удавку под кадыком. поэтому в моей жизни появилась ты. и иногда я сжимаю твои руки слишком сильно. это тебя пугает, правда? неужели ты не видишь, сонь? неужели не видишь, как отчаянно я прошу тебя меня спасти?
[indent] — вы серьезно, григорий павлович? решили приставить ко мне мозгоправа? думаете я слетел с катушек или что мне не с кем по душам поговорить? сделаю что-то не то и она выпишет мне справочку?
[indent] — более чем серьезно, николай. ты себя со стороны не видишь, тебе нужна помощь профессионала. мне все равно, хочешь ты разговаривать с софьей никитичной или нет. это приказ, который не обсуждается. это исключительно в твоих интересах, понимаешь? тебе это нужно, коль.
ты почти не встревала в разговор тем утром. скрестив руки на груди, смотрела то на меня, то на генпрокурора из под опущенных ресниц, поджимала губы в тонкую линию и лишь кивнула, когда я бросил на тебя последний взгляд, прежде чем выйти из кабинета. в последнее время стало только хуже. еще два убийства, почерк тот же, я знал что держать себя в руках у меня не получается и я позволяю этому помешательству овладеть мной полностью. я знал, что когда найду его - а я обязательно найду, из под земли достану, если потребуется, - я не позволю ему пристать перед судом. я самолично вырою ему могилу - без надгробья, без каменной плиты - чертова яма, где он будет гнить без имени, потому что я знал что убью его собственноручно. и эти мысли пугали, я знал что не должен, что так неправильно - но разве было правильно то, что случилось четыре года назад? разве он поступил правильно с ней? мне не позволяли расследовать, мне не давали доступ к документам - но я не спрашивал. я нарушал один приказ за другим, приезжал на место преступления и ищейкой пытался вынюхать то, что не видно было другим: я должен был его найти во что бы то ни стало, ведь у таких как он нет права жить. они знали, что отстранить меня, лишить должности - значит развязать мне руки, ведь тогда у меня не останется абсолютно ничего. мой дом опустеет окончательно и домом перестанет быть: поэтому пришла ты. и первое время я пытался оттолкнуть. грубил, язвил, хамил, потому что я не планировал открывать перед тобой свою душу и не хотел чтобы ты пыталась вылечить те болячки, которые никогда не заживут. часть меня надеялась, что тебе надоест, что ты откажешься, соберешь свои вещи из моего кабинета и скажешь что не хочешь иметь со мной ничего общего - но ты удивила. ты отвечала мягко на мои выпады и делала вид что все в порядке, ты не позволяла себе повысить голос ни на одну октаву и держалась стержнем, навязывалась постоянно и говорила - говорила - говорила. ты говорила много, пытаясь заполнить пустоту между нами и впервые я понял, насколько мне паршиво в тишине. я не хотел чтобы ты замолкала. и я слушал. запоминал. твое любимое место, какое кофе пьешь, на какой фильм ходила со своей сестрой на прошлых выходных, какой твой любимый цвет и как вы отпраздновали юбилей твоего отца. иногда я задавал тебе вопросы, а ты отвечала, пусть и не всегда охотно: ты хотела чтобы все было иначе и ждала, что я тоже буду отвечать на твои вопросы, но я этого не делал. потому что я не хотел обсуждать свои проблемы, потому что тебе не стоит знать о том, как паршиво я все еще сплю по ночам и о том, что иногда мне так сильно хочется заснуть и не открыть глаза на утро. тебе не нужно было знать о том, что мне невыносимо находиться дома и о том, какие мысли меня посещают каждый раз, когда я думаю о том, кто когда-то разделил мою жизнь на до и после. а еще, тебе не нужно знать о том, почему я смотрю на тебя так подолгу; почему замечаю все перемены в тебе, почему запоминаю. тебе не нужно знать о том, что я перестал курить в салоне автомобиля или в своем кабинете, потому что там ты; о том, что я починил печку в служебной машине из-за того, что ты мерзла постоянно и о том, что я к тебе привык, привязался. ты была такой красивой, сонь. всегда. ты такая красивая, когда хмуришь брови задумчиво и делаешь заметки в своем блокноте. когда раз в неделю брюки заменяешь юбками или платьями. когда мягко улыбаешься, когда коротко смеешься, когда смущаешься из-за того, что я не тороплюсь прервать наш визуальный контакт. наверное, когда-то я извинюсь перед тобой за свою грубость, за отстраненность, за холод и нескончаемую злость - а ты закрываешь глаза постоянно, потому что понимаешь где их источник и словно оправдываешь меня. мы разговариваем ежедневно: внутри что-то скулит и нещадно елозит, когда ты не сочувствуешь мне. ведь все вокруг только это и делают. смотрят на меня с сожалением, спрашивают о том, как я, подбадривающе бьют по плечу: а ты этого не делаешь. не травишь меня цинизмом, делая вид что тебе не все равно на причину всех моих ебучих кошмаров: ты смотришь на меня иначе. и мое сердце пропускает, так предательски, удар.
я привык тосковать по ней. привык любить, скучать, горевать. привык настолько, что жизнь лишилась смысла.
а потом пришла ты. и я оживаю. я словно вспоминаю что живу.
я обретаю смысл.
впервые мне становится по-настоящему легко. впервые за последние четыре года, я нуждаюсь в ком-то.
[indent] спустя четыре года неминуемо пришло смирение. я прекрасно понимал что ее больше нет. что она там, за ржавой калиткой с потрескавшейся краской, под землей, больше не дышит, больше не чувствует, не живет, больше не любит. однажды я просто проснулся и позвонил анне викторовне, попросил приехать и забрать ее вещи. у меня бы не поднялась рука их выбросить, но я не мог жить в квартире, где в шкафу была ее одежда, на прикроватной тумбочке все еще валялись ее крема и украшения, а в ванной комнате все еще осталась ее зубная щетка. ее мама приехала тем же вечером, она не позволила себе проронить ни единой слезы тогда, словно знала что мне тоже тяжело: часть ее одежды забрала ее старшая сестра, другая была собрана в коробках и отправлена в гараж ее родителей. в нашей квартире не осталось ничего, кроме нескольких совместных фотографий в рамках и кольца. обручальное - теперь уже навсегда с ней. помолвочное я оставил у себя, крошечным воспоминанием, памятью, которая всегда хранится в небольшом шкафчике с моими часами, которые тоже она мне подарила. я знал, понимал, осознавал что я жив и мне нужно двигаться дальше - но у меня не получалось. мне казалось что это так неправильно - как я могу полюбить другую? разве это справедливо? правильно? разве мои чувства будут настоящими? или это будет лишь попытка заменить ее, заполнить пустоту внутри, сделать вид что я могу быть счастлив в мире, в котором больше не было ни смысла, ни красок, ни счастья. наверное, рома был прав, когда говорил что однажды все поменяется, изменится. что-то щелкнет внутри и причина двигаться дальше станет явной, ясной, понятной: я сказал что он дурак, а он пожал плечами. боль была такой крепкой, что она осела внутри и стала привычной. знаешь, горе никогда не уходит. оно не утихает, не умолкает, не уменьшается в размерах: однажды появившись, оно остается с тобой навсегда. просто со временем, мы к нему привыкаем. оно перестает пугать, мы миримся и принимаем это горе, которое вплетается в душу, становится частью нас: как небо, что проглатывает планеты, вселенные и галактики. боль никуда не исчезает, просто я научился зализывать свои раны и не слышать ее бесконечный плач. я все еще чувствую ее, но теперь уже не так явственно. и только рядом с тобой, я перестаю ее ощущать так отчетливо. словно становится проще, будто бы я могу дышать, словно всего на мгновение, на секунду, сонь, я начинаю верить что моя жизнь не оборвалась в то же мгновение, когда закончилась и ее. вероятно, именно поэтому я не решаюсь зайти дальше. не хочу заходить на кладбище. потому что где-то глубоко внутри, я знал что не сделаю этого сегодня. поэтому не купил ее любимые цветы и не пришел сам. я не знаю сколько времени провожу на улице - колкий мороз грубо оглаживает оголенные руки, слабый огонек зажигалки не греет ладони, пока я пытаюсь закурить и лишь табак жжет легкие. очередная затяжка: я знаю что ты смотришь пристально, что не сводишь с меня глаз и что, вероятно, делаешь очередные выводы - тебе ведь нужно отчитываться перед григорием павловичем в конце недели. сообщать о прогрессе, если он вообще есть, сообщать о том, что тебя тревожит и снова заговорить о том, насколько я несговорчивый. даже если в свои лучшие дни, за последний месяц, все поменялось, и я могу позволить себе небольшие откровения. недостаточно, чтобы ты заглянула глубоко. но достаточно, чтобы ты поняла, что я начинаю доверять. что привязываюсь. что я давно не пахну безразличием к тебе. я снял кольцо неделю назад. спрятал его в той же тумбочке, как в небольшую коробку воспоминаний. я не расскажу тебе о том, что приезжал к ней четыре дня назад. за полтора часа до начала рабочего дня. что извинялся, оправдывался, говорил что больше не могу так существовать - она бы поняла, я знаю. и я сказал ей о тебе. о том, что ты помогаешь. что возвращаешь меня к жизни. что с тобой мне лучше. наверное, я должен был пойти к ней и сегодня: сигарета медленно дотлевает и я бесцеремонно бросаю докуренный бычок под ноги, топчу ботинком чтобы потушить окончательно и тянусь за второй, но тут же передумываю, прячу мятую пачку обратно и возвращаюсь в машину. я не заглушил: на улице холодно, мне не хотелось чтобы ты замерзла. ты не обязана сегодня быть со мной, но отчего-то мне хочется чтобы ты была. чтобы осталась, чтобы задержалась, чтобы провела его со мной. как небольшой каприз, прихоть. потому что мне паршиво пиздец. потому что внутри что-то опять ломается, рушится, крошится: усталость падает на веки, я прикрываю их, откидывая голову назад и шумно выдыхаю сквозь ноздри. знаешь, я первые позволяю тебе взглянуть правде в глаза: перед тобой не тот, кто стержнем держится, зубами скрипя, и повторяя из раза в раз что все в порядке - перед тобой тот, у которого уже давно все плохо. перед тобой я настоящий, без притворства и ненужных масок: я сломан, софья, и я не знаю когда в последний раз все было иначе. я чувствую твой пристальный взгляд, ты смотришь внимательно и твой голос тихий проникает глубоко: я киваю, мычу что-то, призывая тебя продолжить. я коротко усмехаюсь, даже позволяю кончикам губ дернуться в подобии жалкой улыбки: даже сейчас, ты разговариваешь со мной по протоколу. на «вы». как с пациентом. как с клиентом. как с тем, кто нуждается в твоей профессиональной помощи. — я хочу попросить тебя о чем-то. — я сглатываю накопившуюся слюну, чувствую как у вытянутой шеи кадык дергается остро под тонкой кожей. я не слышу твоего ответа - предполагаю, ты кивнула. я не открываю глаз, поджимаю губы, облизываю их, — перестань разговаривать со мной на «вы». по крайней мере тогда, когда мы вместе не из-за работы. — я снова пропускаю воздух сквозь ноздри, а потом выпрямляюсь, открываю глаза, бросаю взгляд на тебя, а потом смотрю перед собой, на все ту же калитку, на все те же деревья рябины и березы, под тенью которых спит так много людей. — сегодня ровно четыре года. я долго думал об этом, — голос переходит на шепот и я невольно прочищаю горло. жутко хочется посмотреть на тебя, но я себе этого не позволяю. — это несправедливо, да? что кто-то умирает, а ты день за днем должен делать вид что справляешься. — ты ведь напишешь об этом обязательно в своем блокноте. может упомянешь в рапорте - я впервые открыто говорю тебе о том, что даже спустя столько времени, мне сложно. может дело в одиночестве, на которое я сам себя обрек, а может в чем-то другом? не знаю. но знаешь ты, не сомневаюсь. — мне нужно двигаться дальше. а рядом с тобой мне кажется что это возможно. — я кусаю губы изнутри, поддаюсь чуть вперед и все еще не смотрю на тебя, упираясь локтями о руль, пальцами накрывая лицо, надавливая, растирая кожу, касаясь коротких волос. — я не пошел, потому что это правильно. не пойти туда сегодня. — я говорю тише, словно сомневаюсь в своих словах, замираю на секунду - ты молчишь, размышляешь о сказанном, а я не жду твоего ответа. я поворачиваю ключ в зажигании, выруливаю аккуратно и выезжаю на проезжую часть. — я сегодня взял отгул. и тебе тоже взял. так что я могу тебя отвезти домой или куда захочешь ты. — голос звучит тише, я чувствую что ты продолжаешь на меня смотреть, — но я бы хотел, чтобы ты осталась со мной. — и я хочу еще что-то добавить, но не знаю что. слова липнут к небу, кажутся неправильными, лишними, жалкими - я смотрю на тебя, а ты смотришь ответно. и в твоих глазах я тону, но не задыхаюсь. в твой омут я падаю, но не разбиваюсь. если я закрою глаза сейчас, впервые ко мне не придут кошмары.
а ты смотришь так, что, боже -
- я до сих пор не знаю, как ты под моими ранами разглядела реки с океанами.
[indent] я замечаю краем глаза как ты стягиваешь ланьярд с шеи, аккуратно наматываешь ленту вокруг бейджика с фотографией и прячешь его в бардачке моей машины, и только после этого выходишь из автомобиля. ты быстрым шагом меня нагоняешь, пока я веду тебя в сторону подъезда, меж пальцев играясь со связкой ключей. я никогда не привозил тебя домой, никогда не предлагал и не звал к себе, потому что ты тоже этого никогда не делала. но сейчас я не чувствую никакого смущения, лишь оглядываюсь единожды, ловя на себе, снова, твой взгляд, а после открываю дверь, пропуская тебя внутрь. всего два пролета по лестнице - лифта нет, но к счастью я живу на втором этаже. квартира пустая, холодная, словно необжитая - так подходит мне, правда? только мятый плед и подушки на неразобранном диване говорят о том, что тут, на самом деле, кто-то живет. несколько грязных кружек в раковине, мятые футболки и свитера в спальне, разбросанные личные вещи то там, то тут - мне бы стоило извиниться за беспорядок, мне бы стоило оправдать себя - но это так бессмысленно, правда? и так ожидаемо. ты всегда коришь меня за беспорядок на моем рабочем столе и в моем кабинете, за обилие бесполезных бумажек в служебной машине, за мою растерянность и неорганизованность - ты ведь знала, что дома все также. потому что домой я возвращаюсь лишь для того, чтобы переночевать, чтобы скоротать ночь, а потом убежать отсюда. из этой тишины, из этого оплота разрушенной безопасности, из крепости моих страхов и болючих воспоминаний. ты проходишь внутрь неторопливо, следуешь за мной и молчишь - ждешь, пока я разрушу эту тишину. — мне нечем тебя угостить. выпьешь чаю? — я не дожидаюсь твоего ответа, захожу на кухню, щелкаю и включаю чайник, достаю из шкафчика несколько упаковок с чаем - всегда заварной, как старая привычка. я не смотрю на тебя: на самом деле, становится неловко, я не знаю что говорить и не знаю как вести себя: я для тебя не больше чем небольшой эксперимент, правда? тебе интересно, поэтому ты согласилась. ничего личного, просто работа? ты ведь наверняка замечаешь все детали, оглядываешься с интересом - так будет проще, ведь теперь тебе не нужно меня разгадывать. теперь я открытая книга, только корешок потертый, листья рваные и изрисованные, главы отсутствуют и местами стерлись слова. вода клокочет в чайнике, я поворачиваюсь к тебе, пальцами одной руки цепляюсь за столешницу. ты близко, заламываешь пальцы, крутишь колечки и смотришь на меня: на самом деле, мне кажется, я знаю тебя целую вечность:
[indent] * николай андреевич, вы бы помягче с софьей никитичной. она, на самом деле, хочет вам помочь. это не мое дело, но она спрашивала о вас. говорила что вы ничего не рассказываете, что не разговариваете с ней толком. знаете, по правде говоря, она вас прикрывает как может. я то знаю что вы снова забрали из архива старые дела без разрешения, а она григорию павловичу говорит что вы не нарушаете приказы. что не лезете больше, для правдоподобности даже уверила что дело в том, что вы не хотите делать этого при ней. если натворите что-то, прилетит еще и ей. а она слишком хорошая, вы же понимаете.
[indent] * ее отец, этот, как его? никита матвеевич, помните? лет пять или шесть назад вы даже работали с ним, он присутствовал при допросе одного подозреваемого. так вот, он ее отговаривал. говорил что не сможет вам помочь, николай андреевич, что гиблое это дело и что вам с вашим характером никакой врач не поможет. фигурально, наверное. не знаю, слышал краем уха. но она все равно отозвалась, сама захотела побегать за вами, говорила, мол, понимает все. отзывчивая она, да еще и красивая. странно что замуж еще никто не позвал, может слишком легко она раскусывает людей, вот и не нашла подходящего?
[indent] * николай андреевич, вы какой-то более спокойный в последнее время. простите что вмешиваюсь, но как будто бы вы более отдохнувший и не такой раздражительный. неужели на вас так действует общение с софьей никитичной?
[indent] чайник щелкает громко, разрезает тишину, вода кипит и я наполняю два бокала, а потом оставляю их на столе. ни один из нас не торопится присесть, а я скрещиваю руки на груди и смотрю на тебя: — ты безумно красивая. — коротко, осторожно, искренне. потому что это правда. потому что мне хотелось это сказать. потому что из всех моих сомнений о том, правильно ли было приглашать тебя сегодня к себе - эти слова кажутся правильными до жути. — мне рядом с тобой спокойно, софья. — мне рядом с тобой хорошо, мне рядом с тобой легко, мне рядом с тобой правильно. — и спасибо. за терпение. — потому что я не знаю что ты во мне разглядела. что увидела, за что зацепилась.
потому что я не знаю почему оказалась рядом. почему не ушла, когда я отталкивал раз за разом и почему осталась, когда я говорил что не нуждаюсь.
и я знаю лишь одно: ты спасла меня.
но я не справляюсь. не вывожу. я так устал, сонь. я так пиздец устал.
позволь мне отдохнуть, позволь прикрыть глаза. ведь только рядом с тобой, я смогу заснуть крепко. только с тобой, мне перестанет сниться мое прошлое.
Поделиться42025-03-02 18:31:09
- 31 🧩 николай
мир с рассветом, новым день - день, в котором нет тебя; и я, словно в темноте :: ты ни в чем не виноват
[indent] - не могу ничего обещать, но я постараюсь, - я коротко, располагающе улыбаюсь. я ведь практически никогда не продолжаю неформальное общение с людьми, с которыми работаю. очень часто оно, это самое общение, заканчивается вместе с последней встречей. я не завожу друзей и приятелей среди клиентов, что уж говорить о чем-то большем? к тому же, деловые - читай, рабочие отношения - располагают как раз-таки к формальностям. и общение на «вы» - одна из них. но ты просишь, и я не могу тебе отказать. то ли дело в желании помочь и в понимании, что только такие шажки навстречу тебе помогут мне сократить дистанцию между нами, которая все никак не урезается, то ли в том, что отказывать тебе - что-то такое противоестественное, веришь? как будто все внутри начинает бунтовать, стоит только мне попытаться сказать тебе «нет». и все это - глубокое, внутреннее, точно так же бунтует (слабо, подневольно, страдальчески, когда «нет» говоришь мне ты. к этому я уже успела привыкнуть. ты киваешь коротко, вновь, и продолжаешь. все еще не смотришь на меня, но оно и не нужно, оно будет лишним, сбивающим с толку - твои откровения. ты говоришь тихо, и твой голос звучит как будто со всех сторон разом, одновременно, проникает в меня вместе с воздухом, вместе с крошечными пылинками, со всем, что нас окружает; ты позволяешь себе сказать то, что обычно держишь в себе, и такие моменты я стараюсь оберегать сильнее всего. я не перебиваю, не дергаюсь, не встреваю, только поворачиваюсь к тебе еще сильнее, смотрю еще внимательнее, но не пытаюсь твой взгляд выловить, чтобы не сбить и не смутить. я буду молчать столько, сколько потребуется, и буду слушать столько, сколько нужно, пока ты хочешь говорить со мной. - в мире много несправедливости, коль, - я впервые позволяю обратиться к тебе неформально, используя вместо полной формы имени и отчества сокращение; а еще я впервые не силюсь подобрать правильные слова. ты говоришь со мной об этом не потому, что я твой психолог - что-то мне подсказывает об этом; но если бы сейчас мы были в кабинете, если бы я поправляя сползающие на нос очки и делала заметки в своем ежедневнике, я бы точно знала, что нужно сказать; я бы точно знала, что ты хочешь услышать, и подсластила бы эту пилюлю перед тем, как сделать выводы и вынести собственный вердикт. а сейчас все иначе. ты откровенничаешь, чтобы показать, что доверяешь мне; я не начинаю рассуждать о чем-то пространном, чтобы показать - я ценю это и мне не все равно, я не воспринимаю тебя только как работу, и я уважаю твои чувства не меньше, чем необходимость тебе помочь. - так было и так, к сожалению, будет. ты и сам это прекрасно понимаешь. но знаешь? - я наблюдаю за тем, как твой взгляд скользит медленно и бездумно по картинке, застывшей за лобовым стеклом: низенький забор с кованными решетками, тропинка, ведущая к усыпальницам, к могилкам, к местам, где тела и души обрели последний покой, к высоким и здоровым деревьям, к тучам, сгущающимся на небе, к сторожке охранника, к терминалу, с помощью которого можно найти нужное захоронение сквозь года, а потом отворачиваюсь сама. но я не смотрю в ту же сторону; я смотрю на свои руки, на пальцы, на ногти, и цепляю их, будто в попытке расковырять, - ты не должен делать вид. не должен притворяться, что справляешься, что у тебя получается, что ты можешь отпустить, что тебе становится легче. потому что так ты можешь обмануть только себя, только свой разум, но сердце не обманешь, да? - оно будет напоминать мимолетными деталями, когда в толпе ты увидишь случайную девушку, пахнущую так же, как пахла твоя жена; или услышишь смех, один в один похожий на ее; или когда кто-то коснется твоего плеча или локтя так, как это делала она; или заметишь, что кто-то точно так же поправляет точно такие же волосы. сердце не обманешь, и оно екнет, она замрет, а потом рухнет к ногам; оно зальется кровью и оно хотело бы, чтобы глаза тоже залились слезами, а мозг не позволит. будет блокировать любую попытку сдать, любую попытку позволить боли растечься, любую попытку наполнить сознание, и тогда станет только хуже. скажи, ты к этому готов? - скорбеть - это нормально. скучать, тосковать, горевать - тоже нормально. вы были вместе, вы были счастливы, и сейчас ее нет, но есть ты, и твоя любовь к ней - тоже есть, и это тоже нормально. ты все еще не смотришь на меня. прячешь голову в руках, пальцами царапаешь короткие волосы, ты словно продолжаешь сомневаться в правильности происходящего и в надобности этих откровений. я же позволяю себе откинуться на спинку сиденья и пристегнуть ремень безопасности обратно. ты снимаешь с ручника, сдаешь назад и медленно, плавно разворачиваешься, чтобы вернуться на проезжую часть с этого имитированного островка. ты продолжаешь. скупо, тихо, честно, только от этой честности никому легче не становится, и мне - особенно, потому что ты говоришь о том, что меня пугает. ты говоришь о том, что рядом со мной тебе легче, что рядом со мной ты можешь двигаться дальше, но это неправильно. я ведь не буду с тобой всегда. пройдет месяц, может быть два, а потом наши дорожки разбегутся, и твоя жизнь продолжит идти своим чередом точно так же, как моя; тебе придется научиться жить заново самостоятельно, без моей поддержки, потому что я не твоя... потому что я просто не твоя, да? не приятельница, не подруга, не девушка, не любовница и не жена. потому что я обуза, которую тебе приходится таскать на выезды и следственные эксперименты, потому что я дуреха, лезущая туда, куда не следует, потому что я психичка - небрежно, так, будто это у меня проблемы, а не у тебя; потому что ты на меня - посмотрим правде в глаза - как на женщину ни разу и не посмотрел. и сейчас, наверное, тоже не следует.
[indent] и пусть мне хотелось бы - в параллельной реальности или в другой вселенной - очень хотелось бы, но так нельзя; так не получится. я лишь должна помочь тебе справиться с потерей. не стать дешевой заменой, не стать приблудой, которая всегда где-то поблизости, всегда где-то рядом. и пусть мне хотелось бы - чтобы меня любили так же сильно, так же крепко хотя бы один только раз; и пусть мне хотелось бы, чтобы любил ты - но не получится. не выйдет. не срастется. - не знаю, правильно это или нет, но это твое решение. возможно это первый шаг к тому, чтобы позволить себе жить дальше? - вопрос риторический, он не нуждается в ответе, поэтому я продолжаю сразу же; ты предупреждаешь о том, что у нас у обоих появился выходной посреди недели, и я только удивленно вскидываю брови. мол, серьезно? и почему я узнала об этом только сейчас? а потом - потом осознание ударяет по затылку тяжелым обухом. ты оформил отгулы, не сказал об этом ни слова и привез меня сюда, только чтобы - что? чтобы открываться? чтобы показать? чтобы провести этот день, не смотря на то, что он свободный, вместе?- без проблем. у меня нет планов, так что можем поехать, куда хочешь, - я улыбаюсь вновь, чтобы разрядить атмосферу хотя бы чуть-чуть; тянусь к печке и прибавляю температуру в салоне, потому что шерстяной пиджак греет едва-едва. никто из нас не включает музыку, и остаток пути мы проводим в тишине. проезжаем через центр, минуя невский проспект, пересекаем васильевский переулок, и я тупо пялюсь в окно, разглядывая с детства знакомые здания исторического, культурного, фонда. лепнина, фрески, мрамор - все пестрит розовым, зеленым, жемчужным и голубым особенно сильно, не смущаясь отсутствия солнца на небе. ты сворачиваешь несколько раз, я не запоминаю дорогу - все равно не знаю, где ты живешь, все равно никогда не была у тебя дома, но понимаю, что это не так далеко от моего района, когда знакомые парки сменяются знакомыми высотками. набережная совсем недалеко. телефон вибрирует несколькими входящими уведомлениями, и я отвлекаюсь на него. вижу знакомое имя на экране и чувствую, как настроение из терпимого и приемлемого вмиг становится патовым, потому что оно - это имя - не откликается ничем хорошим. я не замечаю даже, как останавливается машина и как ты паркуешься во дворе, как выходишь первым, все, что я чувствую - подкатывающая к горлу тошнота, с которой помогает справиться глубокий вдох и не менее глубокий выдох. я прочитываю каждое из сообщений, вижу, что это еще не все, потому что он в сети и он что-то печатает, но ты уже хлопаешь водительской дверью и я прихожу в себя. стягиваю с шеи ланьярд, скручиваю и прячу в бардачок: забрать успею вечером; растираю лицо ладонями, делаю еще несколько глубоких вдохов и выдохов, а потом - потом позволяю себе выйти на улицу, тут же ежась от противного колючего ветра. в подъезд ты заходишь первым. не говоришь ничего, а я только цепко сжимаю в ладони телефон, время от времени вибрирующий и пускающий вдоль позвоночника толпище неприятных мурашек. сконцентрироваться на чем-то одном не получается. так невовремя, так неподходяще - это волнение, эта раздраженность одолевают с головой. я кусаю губы, сдираю кожицу с ранки, облизываюсь тут же, чувствуя кровь, и отстаю немного, чтобы посмотреть на экран вновь в надежде, что это сестра, а не он - не слава, решивший о себе напомнить вот так. но это он, и я чувствую, как головная боль острой вспышкой простреливает виски и затылок. я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, такой же глубокий выдох - в последнее время дыхательная гимнастика помогает справиться с любым стрессом на раз-два; я пытаюсь убедить себя в том, что сейчас он - последняя из всех моих проблем, но понимаю, умом понимаю, что пока я не разберусь с ним, браться за что-то другое у меня попросту не получится. он просит о встрече. пишет, что может приехать сегодня - сейчас, или попозже, если я еще не дома; пишет, что может забрать с работы, если я работаю все еще там же; пишет, что хочет поговорить и, может, поужинать, если я не против встречи в городе; пишет, что соскучился - и это не первый раз, когда он об этом говорит, не первый раз, когда я читаю об этом и не первый раз, когда в этом сомневаюсь, потому что слава был таким всегда. нечестным, неискренним, непостоянным. но я почему-то ему верила. и его словам, и его несчастным глазам, и его касаниям, настойчивым, но едва ощутимым, как крылья бабочки. забавно, но в то же время я понимала абсолютно все. и то, что его поведение не изменится, и то, что он продолжит вести себя так же, как вел всегда. и то, что не изменится он никогда. ни ради меня, ни ради себя, ни ради хоть кого-то, просто потому что он - такой, и это просто парадоксально - что я в нем нашла? на что повелась? неужели желание помочь каждому и исправить дефектного - если, конечно, так можно сказать - толкнули меня в его объятия? потому что эти отношения и отношениями нормальными назвать сложно. слава делал все, чтобы я пожалела о согласии быть с ним; о первой встрече, и второй, и десятой; пожалела о том, что была не против даже съехаться с ним - и то, не в его, а в своей квартире; пожалела о том, что прощала каждый косяк, каждый проеб: его пьянки до бессознательного состояния, когда он возвращался домой в третьем часу, долбился в дверь, потому что не мог попасть ключом в замочную скважину, а потом обнимался с унитазом, пока я сидела рядом со стаканом, полным газированной воды; его увлечение азартными играми и то, как он проиграл и весь свой расчет, и телефон, и свой мак; его кабелиную натуру - то, как он флиртовал с моими случайными знакомыми и то, как подкатывал к девочкам в инсте, кидая огонечки, сердечки и все остальное (некоторые из них писали мне об этом, некоторые даже скрины кидали), а я прощала. из раза в раза прощала и искала оправдания, прощала и спускала все, веря тупым отмазкам, прощала, унижаясь в собственных глазах, до тех пор, пока не увидела его с другой в какой-то кафешке. так банально, так глупо, но мне, вероятно, нужно было увидеть, как его ладонь скользит под подол длинной атласной юбки другой; как вторая его рука пробирается под длинные распущенные волосы, чтобы огладить шею, а его губы выцеловывают робко - так стеснительно, так осторожно - чужую щеку. мне нужно было увидеть, как он смеется рядом с ней, как подзывает официантов, чтобы тот наполнил бокалы; как помогает встать с кресла, как помогает накинуть легкое пальто, как придерживает для нее дверь, а потом получить сообщение: он задерживается в студии, у него незапланированные съемки, он будет поздно. к его возвращению его же вещи уже были аккуратно сложены в большой чемодан. в своей квартире я не оставила ничего из того, что о нем могло бы напоминать: ни зубной щетки в стакане, ни бритвенного станка за зеркалом, ни парфюма на прикроватной тумбочке, ни даже упаковки дурацких резинок, которые казались ему прикольным - с химозным банановым вкусом и запахом. я не собиралась выяснять отношения, не планировала устраивать скандал и надеялась, что он уйдет нормально, с честью и достоинством, как настоящий мужчина, но этого не произошло, и истерику закатил именно он, умоляя подумать, сокрушаясь над совершенной ошибкой и обещая, что такого больше не повторится. и все же он ушел. потом присылал цветы, встречал у штаба или у подъезда, предлагал подвезти до дома, обрывал телефон звонками и сообщениями. он не мог отцепиться от меня, как самый настоящий паразит, и ничто не помогало его отвадить окончательно. и вот сейчас, в самый неподходящий момент, он продолжает написывать, а я не знаю, как мне быть и что делать. поэтому просто включаю авиарежим и толкаю телефон в карман пиджака, свободный от ланьярда.
[indent] один лестничный пролет, второй - и ты вставляешь ключи в дверь, чтобы открыть. в этой квартире до жути темно. пусто. неуютно. не хочется разуться и, отставив обувь в сторонку, снять куртку и повесить на плечики в гардеробной; не хочется отключить звук на телефоне и отложить его до следующего утра; не хочется пройти вглубь, чтобы включить чайник и приготовить что-нибудь вкусное и легкое; не хочется устроиться поудобнее на диване перед телевизором или с книгой в руках; не хочется оставаться даже просто так, на короткий разговор, потому что она не внушает спокойствия, безопасности, безоблачности - ровным счетом, как и ты. эта квартира - полное твое отражение, и в другой ситуации я бы отказалась от приглашения, вежливо поблагодарила и нашла бы причину не подниматься на второй этаж, но сейчас у меня язык не повернется придумать оправдание, чтобы сбежать, и я только поджимаю губы, когда ты щелкаешь выключателем в темной кухне. ситуацию не спасает даже теплый свет. я раздеваюсь, оставляю вещи и обувь, шагаю неуверенно за тобой следом, прячу руки за спиной, цепляясь пальцами за шлевки на поясе; делать комплименты твоему жилищу не хочется, оно слишком мрачное, слишком серое; серое настолько, что даже унылое питерское небо кажется куда более мрачным. - все в порядке, я не голодная, - я бы отказалась и от чая, потому что это не к месту; потому что мне не придется задерживаться здесь, с тобой. я не смогу расслабиться, не смогу почувствовать себя свободно и спокойно, и я остаюсь только по двум причинам: связывающая нас работа и мои обязательства, все еще, ну и твоя просьба. это удивительно, на самом деле. ты никогда меня ни о чем не просил. спрашивал, когда я отвалю; когда мне надоест; когда я займусь чем-нибудь существенным; когда решусь помочь кому-нибудь, кому это реально надо; когда перестану лезть, куда не просят; когда перестану ходить по пятам и быть такой терпимой; когда уже не выдержу и когда стану хотя бы чуть-чуть похожей на живого человека: кажется, моя безэмоциональность в ответ на твою злость тебя злила только сильнее. но меня это не смущало, я не велась на провокации; я не реагировала, общаясь с тобой, как с диким животным: не дергаться, не раздражать, не повышать голос. терпение и смирение - вот единственные помощники в достижении успеха, держащие на плаву меня и все еще выводящие из себя тебя. тем не менее, я не выдаю своего удивления сейчас. только киваю, когда ты набираешь воду в чайник и включаешь его; когда достаешь из полупустого шкафа банки с заваркой, выбирая между двумя, когда наполняешь две кружки и поворачиваешься ко мне лицом. ни один из нас не решается сесть за стол, ни один из нас не решается заговорить, и я уступаю это право, как обычно, тебе. наверное потому, что мне тебе рассказать не о чем. тебе не интересна моя жизнь, а мне твоя - очень; тебе не важно узнать меня, а мне тебя - необходимо. ты не попытаешься расколоть меня осторожно, щадя скорлупу, потому что у тебя не та причины, а я буду рассматривать под микроскопом, потому что у меня их в избытке. мы разные, с самого начала так сильно не похожие друг на друга и от того не способные пересечься, наша участь - сойтись, как суда в море, сталкиваясь бортами в угрозе потопления. ты заговариваешь. скрещиваешь руки на груди, закрываясь от меня, прячась, скрывая что-то глубинное, сакральное, будто не доверяя, будто не переставая сомневаться до конца в правильности, и мне хочется повторить твой жест, отзеркалить его (я удерживаюсь с трудом), ведь ты говоришь то, чего услышать я не ожидала. не от тебя, во всяком случае. ты говоришь, что я красивая, и меня это не смущает: я знаю это. моя самооценка не страдает, и я понимаю прекрасно, что выгляжу хорошо в свой тридцать один год, что у меня правильные черты лица, чистая кожа, лишенная недостатков, ухоженные волосы и сохранившаяся при правильном питании фигура. меня не удивить такими комплиментами и не заставить щеки рдеть так легко, но отчего-то именно сейчас в горле сохнет, и я отвожу взгляд. смотрю чуть в сторону, чтобы не отворачиваться полностью, облизываю губы вновь, а потом возвращаю свое внимание тебе. - спасибо, - я не улыбаюсь, и голос звучит ровно. я не позволяю себе расслабиться и опустить плечи, не позволяю себе вольностей, не позволяю себе показать то, насколько мне на самом деле приятно то, что ты отметил мою внешнюю привлекательность, поскольку я тоже считаю тебя таким, и я говорю об этом: - вы тоже, - ты просил перейти на «ты», и у меня это почти получилось, но сейчас я вновь выкаю, невольно перескакиваю с одного местоимения на другое, в надежде, что тебя это не заденет. что ты не заметишь или, ну, не обратишь внимания. - не могу судить, насколько это искренне, но я рада. правда, - я цепляюсь пальцами за спинку стула и выдвигаю его из-за стола. усаживаюсь первая, чтобы не стоять столбом дальше, понимая, что ты присесть не предложишь: не о том думаешь, вероятно. ты не повторяешь за мной, стоишь все там же, у электрического чайника, скрываемый от мягкого теплого света. - значит, я неплохо справляюсь со своей работой, - я обхватываю ладонями пузатый бокал. толстое стекло едва нагрелось, хотя чай все еще парит, и я делаю небольшой глоток. терпкость бергамота дразнит носовые пазухи. я делаю еще один глоток.
Страница: 1