я долго притворялся, что знаю слово счастье [ глеб х ева ]
Страница: 1
Сообщений 1 страница 3 из 3
Поделиться12025-02-17 18:13:19
- Lorem ipsum dolor sit amet, consectetur adipiscing elit, sed do eiusmod tempor incididunt ut labore et dolore magna aliqua.
Поделиться22025-02-17 18:14:04
- ева // 24
[indent] – зой, – я зову сестру по имени, когда она отрывается от уснувшей дочери, поправляет одеяло, подбивая его под ручки и ножки, и выключает в комнате свет, оставляя только ночник на прикроватной тумбочке. женя не реагирует на мой голос и посторонний шум, не реагирует на уведомления, ссыпящиеся противной трелью - только переворачивается на бок, сворачивается в позу эмбриона и собирает одеяльце в кучу. я удерживаю ремешок сумки в руках, тоже не обращаю внимания на телефон: скорее всего это ты, скорее всего пишешь о том, что уже подъехал и я могу выходить - в последние пару недель мы слишком часто видимся и много времени проводим вместе; в последние пару недель я позволила себе дважды остаться у тебя с ночевкой, а ты трижды уезжал далеко за полночь, понимая, что если останешься, не выспится ни один из нас, потому что разговоры, пересуды, сплетни, обсуждения последних новостей и просмотр сериала не прервется до самого утра. в последние пару недель все как будто начало налаживаться, но мне все никак не хватало смелости заговорить с сестрой о действительно важном, и сегодня, забрав племянницу из детского сада и поужинав с ними домашними тефтелями и вкуснейшими спагетти, я не решилась на это вновь, хоть и ехала с этой целью. зоя мычит неопределенно, предлагает мне все же остаться - она не в курсе моей личной жизни и не знает, кто забирает меня, встречает и кто катает вместе со мной ее дочь по вечерам и выходным, когда она работает, не покладая рук, и я не тороплюсь рассказывать ей о тебе; я отказываюсь, отмахиваюсь торопливо - тебя заставлять ждать тоже не хочется, и она это понимает без слов. – я думаю, возникла небольшая проблема, – она замирает, и я понимаю, почему. вся ее жизнь состоит из таких маленьких проблем, решать которые ей приходится самостоятельно или с моей помощью, и больше обратиться ей практически не к кому. она спрашивает, в порядке ли родители, и меня это иррационально злит: почему в первую очередь она думает о них, а не о себе, после того, как они практически от нее отказались? после того, как заявили, что у них нет внучки; после того, как сказали, что не было в их жизни разочарования больше, чем две дочери - и обе - шлюхи, одна из которых зарабатывает не то своим ртом, не то тем, что промеж ног, а вторая - еще и тупая - потому что залетела просто так. и отцу, и матери и правда нет до нас дела, но зоя продолжает о них вспоминать. я отрицательно качаю головой из стороны в сторону, мнусь в прихожей, уже обутая, и она просит не томить, – я не смогу тебе помогать так, как раньше. не в таком объеме, и возможно, у меня не получится платить за аренду этой квартиры, но ты можешь перебраться ко мне, станция метро тоже рядом, и автобусы ходят исправно, – я начинаю тараторить тут же, а зоя только выдыхает. спокойно, с облегчением, и тянет губы в кривоватой улыбке: ее губы, такие же пухлые, обнажают ряд ровных зубов; глаза сужаются, превращаясь в две щелки, и я улавливаю между нами разительное сходство в очередной раз. практически близняшки, если бы не разница в росте и комплектации. «разве это проблема?» спрашивает она, а я тушуюсь, потому что в моем восприятии мира – да. я не смогу физически тянуть две квартиры, не смогу платить за нее и за себя даже при условии, что ты будешь помогать, поскольку я даже не знаю, как долго я продержусь на своем месте и как скоро мне придется искать новую должность. «господи боже, ева, это не твои хлопоты. ты сделала для нас слишком много, и если мне придется искать другую квартиру - я ее найду. у меня появилась нормальная и стабильная работа, и да, нам придется ужаться в бюджете. может быть я правда напрошусь к тебе, но ты не обязана переживать об этом. у тебя своя жизнь, свои заботы, своя молодость. ты должна устраивать свою жизнь, а не жертвовать ею ради нас, ладно?» – мой телефон в очередной раз вибрирует и я все же отвлекаюсь на него. пишу, что скоро выйду, и кидаю обратно в сумку, не дожидаясь ответа. она улыбается еще шире, – «не заставляй себя долго ждать. езжай домой или...или на свидание? и отдохни как следует. будем решать проблемы по мере их поступления, ладно? сейчас все хорошо. и дальше - тоже будет». она тянет руки, чтобы обнять меня на прощание, и я утопаю в ее мягких теплых объятиях, едва сдерживая болезненный рваный скулеж. она попала в самую точку, не подозревая об этом: все, что я делаю последний год – жертвую собой. собой, своим телом, своей душой ради высокой зарплаты, ради круглых сумм на банковском счету, ради стремления помочь ей хотя бы так, ради желания обеспечить ее дочери счастливое детство без нужды в игрушках, хорошей одежде, развивашках и прочем. я перестала думать о себе абсолютно; перестала воспринимать себя как личность, как человека с потребностями, стремлениями, увлечениями – а только лишь как средство для достижения цели. и именно поэтому я начала себя терять. медленно и верно.
[indent] удержаться на плаву мне помогала злость. черная и ядовитая, на себя и на весь окружающий мир. я разучилась спокойно разговаривать, я ссыпала ехидством, иронией, насмешкой; ни одна фраза не проскользала без сарказма, ни одна тема не лишалась участи быть поднятой на смех. я не щадила ничьи чувства, только потому что перестала щадить свои; я не церемонилась, не сюсюкалась с собой, не зацикливалась на том, что постоянно - больно, постоянно - страшно, постоянно - холодно. и даже не снаружи, а внутри; потому что все менялось. и я не была к этому готова, как бы ни храбрилась. все усложняли наши отношения. забавно, да? ты был единственным человеком (кроме сестры и ее очаровательной дочурки), с которым я старалась держать себя в руках. а еще ты был единственным человеком, которого я одновременно сильно хотела и боялась потерять. я не понимала тебя - мне кажется, что до сих пор не понимаю, если быть откровенной; но я не пыталась держаться на расстоянии от тебя. я не врала, не юлила, не обманывала, не скрывала - твой отец трахает меня. никакой любви, никаких отношений, никакой нежности и ласки: он позволял себе задрать любую из моих юбок - только узкие, только карандаши, чтобы четче очерчивали крутые бедра, чтобы зад был еще круглее - сдвинуть белье, не удосуживаясь даже снять, чтобы пристроиться сзади - никогда спереди, и сделать свое дело, тяжело дыша мне на ухо и вжимаясь в мою поясницу своим животом. это отвратительно: поджимать губы, чтобы не издать ни писка: о стонах речи не было. то, что между нами происходило, сложно назвать приятным. то, что между нами происходило, больше походило на насилие - моральное, физическое, психологическое и духовное - все стадии; разве что только я не сопротивлялась и из раза в раз смиренно клонила голову, позволяя сухим мозолистым рукам стягивать вниз чашечки лифа, чтобы стиснуть грудь было удобнее; позволяя толстым пальцам сжимать щеки, чтобы рот открывался шире; позволяла чужим ладоням наматывать длинные волосы до собранных в уголках глаз слез, но я молчала. не хрипела, не сипела, не мычала - я давилась собственными судорожными вдохами каждый раз и благодарила - не зная даже кого - за наличие душевой кабины в смежном кабинете и за предусмотрительный запас офисной одежды, спрятанной в шкафу. я не надевала дважды то белье и те шмотки, в которых он имел мое тело - никогда душу - из-за обостренной брезгливости, из-за страха выблевать все внутренности и обрасти еще большим слоем отвращения к самой себе. я вышвыривала одеванные лишь раз или два вещи без сожаления и грусти, надеясь, что вместе с кусками ткани выброшу и куски собственного нутра, но не получалось. зато получалось с тобой. и это было так паршиво, глеб. знаешь, спать с тобой было не менее унизительно, чем с ним, потому что ты был в курсе с самого начала и принимал меня такой. ты позволял себе целовать меня в губы, потому что был в курсе - ему это не дозволено. ты позволял себе ласкать мое тело долго: минутами и иногда часами, иногда ограничиваясь лишь прелюдиями и даже не доходя до полноценного секса; ты водил меня в рестораны и катал по ночной москве, ты держал меня за руку, когда мы были вместе, но каждая из этих встреч заканчивалась одинаково. ты не знакомил меня с друзьями и моих тоже не видел; ты не рассказывал мне о своей семье, а в ответ держала в тайне свои секреты о своей; мы не говорили о чувствах и оба принимали простой факт: между нами ничего нет. да, нам хорошо, но мы не в отношениях. у тебя в любой момент может появиться другая, и я понимала прекрасно - я уступлю. я сделаю вид, что не знаю тебя, что мы не знакомы, что между нами ничего никогда не было, и у меня это получится, потому что актриса я хорошая; потому что ты этого попросишь, а я не смогу отказать, потому что я попросту не буду иметь на это права. но ты не просил. и другая не появлялась. а может, ну - может они были? ты не говорил о том, как проводишь время, когда мы не видимся, а я не спрашивала, боясь услышать ответ. ты не интересовался подробностями моей жизни, а я не открывала лишний раз рот, уверенная, что тебе оно не нужно. и мы продолжали ходить вокруг да около, пользуясь тем, что могли друг другу дать: ты брал то, что и твой отец. просто другими методами и способами. а верила в иллюзию того, что иногда (если закрыть глаза и забыть о дневных кошмарах) все может быть хорошо. но тебе было мало. и ты, кажется, хотел не только тело. ты хотел большего. вот только я никогда не смогла бы тебе это дать.
[indent] наверное, именно поэтому начались ссоры. наверное, именно поэтому мы оба показали друг другу свои истинные лица. мы начали сближаться. и это пугало нас обоих. однако ж ты не собирался сдавать назад, а я, как мелкий хищник перед лицом более грозной опасности, только царапалась и кусалась, не нанося весомый вред, но пытаясь спастись. я напоминала тебе из раза в раз о том, как мы познакомились. о том, что я не твоя подружка; о том, что я сплю с твоим отцом за бабки. ты поверил, что мне нужна лишь красивая жизнь. дорогие шмотки, украшения, веселье, тусовки - все, что он может мне обеспечить. ты поверил в простую истину: я была секретарем, а стала шлюхой; не дешевой, не элитной - самой обычной, не первой и далеко не последней в жизни твоего отца. и между нами изменилось все. я не хотела с тобой говорить, не хотела видеть и уж тем более встречаться; ты же позволял себе лишнее: писал, звонил, хамил и грубил; ты не следил за своими словами и обижал меня, не понимая даже, насколько сильны оставленные тобой раны; и мне бы возненавидеть тебя, да? но я сама этого хотела. я сама хотела, чтобы ты выкорчевал меня из своей груди, чтобы забрал обратно все свои приятные слова, чтобы сказал, что хуже меня женщин не встречал, что я достойна той жалкой судьбы, на которую себя толкнула, но ты не делал этого. каждый раз заходя дальше предыдущего, ты останавливался. словно и сам боялся перегнуть настолько сильно, что назад дороги не будет - и оступался. возвращался на исходную. просил прощения. обещал, что такое больше не повторится, и иногда тебе удавалось сдерживать свои слова, а иногда - нет. доверие между нами подорвано, и пусть мы оба пытаемся делать вид, что все хорошо - это далеко не так. я все еще иронично предлагаю тебе свое тело, кидая интимные фотки или позволяя себе излишне развратное поведение, когда мы остаемся наедине в твоей тачке: задрать подол короткого платья непозволительно высоко; расстегнуть пуговицы рубашки настолько, что станет заметно кружевное полупрозрачное белье; случайное - нет, намеренное, абсолютно всегда - касание до твоей напряженной шеи, гладкой щеки или плеча, колена или бедра, практически всегда - паха, чтобы огладить, надавить, сжать, чтобы очертить контуры члена, а потом, смеясь над твоими просьбами или насмешливыми просьбами остановиться, и правда перестать. и я не знала. наверное, до сих пор не знаю, что мной руководит. почему даже сейчас, когда все должно быть кончено, когда работать мне осталось меньше недели до увольнения, я продолжаю так себя вести. почему боюсь поверить, что все может быть хорошо. ты держишься. не задаешь вопросов, не лезешь, не провоцируешь. не упрекаешь, не сомневаешься, не говоришь лишнего, и мы проводим вместе каждый день. то у меня, потому что нужно оставить с ночевкой женю (в такие вечера я готовлю что-нибудь элементарное на нас троих, пока ты развлекаешь ее болтовней, а она усердно рисует; в такие вечера она заставляет нас смотреть ее любимые мультики, и мы правда сидим рядом, оставив ей теплое местечко между, но либо чатимся, либо тихо переговариваемся, чтобы ее не отвлекать; в такие вечера ты куришь на балконе, чтобы она не видела, пока я готовлю ее ко сну и помогаю ей принять душ; в такие вечера она даже не просит рассказать сказку на ночь, потому что выматывается и без того, и засыпает моментально в моей спальне, а я - не силясь присоединиться к ней, пробираюсь в гостиную, чтобы нырнуть в твои сонные объятия на разобранном диване), то у тебя - покататься, прогуляться, посмотреть фильм, поужинать, поболтать, иногда - почитать. и мне хорошо, веришь? мне правда так хорошо рядом. эта иллюзия счастья выглядит практически настоящей, но все не может идти хорошо всегда, правда? и не смотря на твои обещания, я продолжаю бояться, что рано или поздно этот сказочный хрустальный мир разрушится, и я вновь - как это бывает - останусь ни с чем.
[indent] сухая мозолистая ладонь пробирается под подол узкой офисной юбки, чтобы ущипнуть внутреннюю поверхность бедра, я уверена, до красноты. я облизываю вмиг пересохшие губы, поджимаю их, чувствую вкус собственной губной помады, свожу бедра сильнее, чтобы эту руку – непрошенную, незваную, сжать сильнее, чтобы вынудить ее владельца хватку ослабить и ее убрать, желательно – куда подальше. срабатывает с переменным успехом, потому что в тот же миг, когда ладонь соскальзывает безропотно вниз, я чувствую еще кое-что: тяжелый взгляд, упирающийся прямо в лоб. я собираю разложенные в две аккуратные стопки документы – все подписи собраны, и я могу возвращаться в офис, чтобы отправить их сканы очередному инвестору для согласования; пальцы коротко, практически болезненно, дрожат, собирая бумаги, и я не замечаю, как угол белоснежного листа царапает тонкую кожу. несколько капель проступает тут же, и я торопливо обхватываю указательный палец губами, чтобы не испачкать документы, чтобы рефлекторно собрать кровь, а взгляд, острее этого листа и любого прибора – что десертной вилки, что ножа для рыбы – все еще продолжает полосовать. я поднимаю собранные документы одной рукой, прижимаю их к груди, делаю шаг назад, чтобы выпрямиться, вытянуться во весь рост, и взглянуть, наконец, ответно. ты не отворачиваешься; подпираешь скучающе бритый подбородок ладонью, обводишь контур верхний губы мизинцем, но ничего не говоришь; не реагируешь на уведомления, заставляющие телефон вибрировать, не реагируешь на оклик матери – она выходит откуда-то из-за угла, из просторного коридорчика, вероятно, с кухни, и я тупо вновь поджимаю губы. на твоем лице нет ни одной эмоции, но я понимаю: ты увидел. ты абсолютно все увидел и тебе это, определенно, не нравится. я не говорю ни слова, после короткого «свободна» от твоего отца разворачиваюсь круто и стремительно шагаю в сторону выхода; замечаю краем глаза, как ты подрываешься со своего места следом. ножки стула противно скрипят по дорогому напольному покрытию, отполированного тщательно, практически с любовью, и я начинаю считать: раз – в очередном повороте слишком скользко, и приходится сбавить ход, чтобы не потерять равновесие и не шлепнуться на кафель; два – документы выскальзывают, но я все еще удерживаю их одной рукой и время от времени продолжаю присасываться к царапине на пальце губами; три – ты прочищаешь горло, откашливаясь; четыре – зовешь по имени, когда я поворачиваю за угол, в просторную прихожую, чтобы смыться по скорее; пять – ты нагоняешь, и я не вижу, не слышу, но чувствую это всем своим естеством, потому что я сбиваюсь со счета, а дыхание спирает в груди. очередное касание: без предупреждения; чтобы привлечь внимание. твоя ладонь – не такая сухая, не такая мозолистая – находит свое место на моей пояснице так правильно; я замираю. останавливаюсь, но поворачиваться не решаюсь. мне неловко. мне стыдно. мне боязно: мы ведь говорили с тобой об этом. не напрямую. но я обещала; обещала подумать, обещала дать ответ, обещала сделать выбор – и из всего нашего общения вытекало очевидное: я выберу тебя; всегда только тебя и никого больше, но сегодняшний случай ломает цепочку разговор и логику происходящего. твоя реакция может стать непредсказуемой: мы не виделись сегодня, не болтали ни о чем, не созванивались и не списывались. я знала, что ты проведешь вечер с родителями, поужинаешь с ними после возвращения матери из затянувшейся командировки, а ты знал, что я заеду к вам: наверняка отец предупредил между делом. его водитель на улице, в прогретом теплом салоне служебной тачки, и мне бы вернуться туда поскорее, чтобы избежать того, чего избежать на самом деле уже не получится. твоя ладонь скользит выше, к лопаткам, и она так близко, что я чувствую, как застежка лифа острыми зубчиками врезается в кожу; скользит выше, к оголенной шее; еще выше – к собранным наспех в пучок густым волосам, а потом касание прерывается и волосы каскадом падают вниз. массивную заколку ты присобачиваешь к воротнику расстегнутой рубашки и все также молчишь. вероятно ждешь, когда я открою рот и скажу хоть что-то. и именно я это и делаю. пора вернуться к счету. шесть: я накрываю руку, которой удерживаю кипы бумаг, второй рукой, чтобы поддержать себя же хотя бы так; семь – поворачиваюсь к тебе, пользуясь просторностью прихожей; восемь – нервно оглядываюсь, надеясь, что нас никто не заметит, будто мы преступники; девять – облизываюсь вновь, чувствуя, как щеки от нервозности краснеют; десять – решаюсь посмотреть в твои глаза и запрокидываю голову назад, сдерживая шумный вдох. по взгляду, по чувственному изгибу мягких губ невозможно ничего понять, и это хуже, чем откровенная злость или ядовитое презрение. твой отец никогда не позволял себе лишнего при тебе. никогда не распускал свои руки, если рядом был кто-то, особенно единственный сын, и это его поведение смутило не только меня, судя по всему; – послушай, глеб, я не знаю, что на него нашло, – я говорю тихо, полушепотом, оправдываясь; наверное, в первую очередь во мне говорит страх: вдруг ты все не так поймешь? а ты можешь, порой твоя вспыльчивость не играет мне на руку абсолютно; – я говорила с ним. просила не лезть ко мне больше. просила ограничиться только рабочими отношениями и последние две недели все правда было так, то, что ты увидел, это – твой указательный палец ложится на распахнутые губы; я замолкаю тут же, закрываю рот, а ты наклоняешься ниже, и наши лица на одном уровне; я чувствую твое свежее дыхание, чувствую запах мятной жвачки, а когда ты придвигаешься еще ближе, я могу ощутить ее вкус, потому что твои губы накрывают мои, и мой закрытый только что рот тут же призывно распахивается. ты целуешь сразу напористо, словно не было этих месяцев тишины и изоляции, словно не было это долбанной паузы, словно точно так же ты целовал меня утром или прошлой ночью, словно между нами нет никаких преград; я сжимаю чертовы бумаги, и не могу коснуться тебя ответно, а твои ладони – обе, на моих щеках, не более, и мне так мало этого. мне так мало тебя, мало твоей ласки, твоей жадности, твоего слепого обожания и искристого восхищения мной. мне не хватает этого всего, и я чувствую себя цветком, нуждающимся в поливе. но мы не одни. мы у тебя дома. за стеной твои родители, и это заставляет меня остановиться. я делаю шаг назад, когда слышу голос аркадия борисовича. он спрашивает: «ева, ты все еще здесь? через полчаса эти документы должны быть у измайлова, а ты не чешешься совсем?» я делаю еще один шаг назад, на грани паники: – мне нужно ехать, глеб, – и тут же, – нас могут заметить, ты в курсе? – потому что – я очень. и я не знаю, чего боюсь сильнее: того, что нас поймает с поличным твой отец выставит из дома не только меня, но и тебя, или что он поймает нас и вас обоих ожидает конфликт вселенского масштаба. зато я знаю точно, что совершенно не переживаю за себя. ситуация ущербная сама по себе, хуже даже просто сложно представить. а тебе будто на самом деле все равно. ты цепляешь мое запястье, отрываешь его от груди и выуживаешь из цепкой хватки документы. откладываешь их в сторону и слишком уверено - не давая мне возможности подумать хотя бы о чем-то - тащишь обратно. и мне бы вырваться, остановиться, сказать, что ты подгоняешь нас обоих под риск, но я тут же осекаюсь: это ведь то, о чем мы оба говорили. это то, чего мы оба хотели, и просить тебя остановиться сейчас - самая тупая идея. поэтому я позволяю тебе делать все, что ты захочешь; позволяю делать то, чего могу захотеть и я.
Поделиться32025-03-03 02:21:58
- [глеб, 27]
ты добавляешь в латте секретный ингредиент : любовь ;; такая деликатная забота обо мне ;; за то, чтоб ты была рядом, я бы отдал миллионы.
но самые счастливые песни - пишут несчастные люди;
[indent] — и долго ты еще планируешь заниматься этой ерундой? — голос звучит резко, холодно, остро, как лезвие металла которое вот-вот полоснет горло, эхом вторит мерзкому скрипу ножа по фарфоровой тарелке, оседает неприятным послевкусием на кончике моего собственного языка и мне приходится облизнуть губы инстинктивно, чтобы избавиться от горечи, которая ртутью, свинцом, цианидом наполняет изнутри и разъедает с болезненным шипением. его голос никогда не звучал мягко и я привык выискивать мизерные крупицы тепла в привычной стали, филигранно выуживать из равнодушия мнимую порцию какого-то одобрения - насытиться не получиться, только подавиться, чтобы с годами все это переросло в раздражение, привычное принятие, съедающее изнутри разочарование. неодобрение кипящей пенкой всплывает в каждом разговоре, в каждом выплюнутом слове, в каждом резком жесте и высокомерном взгляде: взрослея, в попытках спасти атлантиду от участи разрушения - осталось лишь доказательство неизбежной судьбы затопленного города под толщей морской воды. иногда, соль оседает в легких до скрипа после каждого выдоха, иногда, дышать почти невыносимо, иногда, пальцы запятнаны пылью, а глаза застилает густая дымка - а иногда, до жгучего смеха под диафрагмой становится наплевать. аппетита нет абсолютно никакого и я продолжаю ковырять вилкой уже остывший кусок мяса. как обычно, мама не готовила ничего. заказала из своего любимого ресторана, расфасовала все по красивым тарелкам, предварительно выбросив все контейнеры и пакеты, создавая иллюзию того, что у нас все нормально. она даже не смотрит ни на меня, ни на него. словно ее здесь нет, словно ей не интересно: безучастно отпивает по глоточку своего дорогущего вина и заедает его сыром и виноградом. я отпускаю вилку, отодвигаю тарелку - короткая усмешка, жест такой привычный, потому что я так делал всю свою осознанную жизнь находясь с ними за одним столом, а потом снова поднимаю свои глаза на отца. — ты называешь ерундой все, что я делаю. о чем именно ты говоришь? — он смотрит на меня украдкой, раздраженно пережевывает кусок своего стейка и не торопится прерывать повисшее молчание. я все понимаю, но вывести его из себя мне хочется сильнее. только когда он злится, он проявляет хоть какие-то эмоции по отношению ко мне, кроме равнодушия и строгости. только когда он злится, мне кажется что он не настолько мне отвратителен. — о твоей работе. если это, конечно, можно так назвать. — я не сдерживаюсь, мотаю головой и издаю смешок. для него все это продолжение ребяческих игр. музыкальная школа была не поощрением моих интересов, а потаканием небольшому капризу, лишь бы не мешался под ногами и не раздражал своим присутствием. купленная гитара в тринадцать была не стремлением поддержать, а попыткой откупиться дорогущим подарком на новый год. пианино в большом зале скорее как предмет роскоши и декор интерьера, чем желание услышать как я умею на нем играть. в конечном итоге, мне запретили им пользоваться, чтобы не сломать и не испортить - в доме и без того было слишком шумно от вечной ругани, постоянных упреков и громких разговоров отца по телефону. я оставляю его вопрос без внимания. жутко хочется встать и уйти. не прощаясь, не извиняясь, не ссылаясь на какие-то глупые и несущественные дела. но я продолжаю сидеть за столом, наблюдая за тем, как отец продолжает есть, периодически поднимая на меня свой тяжелый взгляд. ждет оправданий, ждет вину, ждет ответной реакции: — тебе почти тридцать. в твоем возрасте я уже добился очень многого, глеб, а ты все еще застрял в подростковом возрасте. — он чеканит каждое слово, проговаривает его строго, резко, каждой буквой пытается что-то всковырнуть внутри, до крови содрать кожу, будто бы только если начнет кровить - я почувствую; словно только если начнет гноить - я перестану быть равнодушным. я не нахожу в себе больше силы смотреть на него. боюсь вспылить, боюсь своей же реакции, ладонью под столом сжимаю ткань широких джинс и на пару секунд закрываю глаза. я знаю что он видит: он ненавидит во мне мою агрессию, терпеть не может когда я повышаю на него свой голос, он с презрением смотрит на меня когда я загораюсь - и отвечает так холодно, что тушит моментально любой пожар и это ненавижу уже я. он считает что я весь соткан из изъянов, он считает что плохо меня воспитал, что позволял мне слишком многое, что я сын, который недостоин его имени: я никогда не говорю о себе используя отчество. никогда глеб аркадьевич. всегда глеб демещенко. его имя как болячка, которую мечтаю выскрести из самого себя, даже если это ничего не изменит. абсолютно ничего. — оденься завтра поприличнее и приезжай ко мне. познакомлю тебя с влиятельными людьми. пообщаешься с ними, может придешь к каким-то выводам. — он закидывает в рот последний кусок мяса, прожевывает его неторопливо и откладывает в сторону приборы, после чего цепляет бокал вина и опустошает его тремя большими глотками. отросшие волосы спадают на лоб и я пальцами зачесываю их назад, прикрываю глаза, а потом скрещиваю руки на груди и откидываюсь на спинку: — ну и нахера мне это? — он почти не реагирует на мой выпад, сводит брови на переносице и скрещивает руки в замке на столе, поддается чуть вперед, в противовес мне, потому что пытаюсь вбиться в спинку стула еще сильнее, лишь бы подальше от него. — я все еще надеюсь что тебе хватит ума начаться заниматься чем-то более серьезным, глеб. но если тебя не устраивает такая мотивация, они могут помочь открыть свою студию, если ты их убедишь, конечно. — конечно. он любит ставить условия, любит играть в то, что всегда соответствует его планам и его идеям, он так сильно любит манипулировать, что мне вмиг становится тошно. я встаю с места, мешкаю лишь минуту, прежде чем развернуться и направиться в сторону входной двери. уже семь сраных лет я не беру у него деньги. ни одной копейки, я не пользовался тем, что он закидывал на мою карту, а потом заблокировал ее, поменял, чтобы у него не было данных. я пахал, работал, сделал все, чтобы обрести финансовую независимость, но он знает - этого не всегда достаточно. он знает за какие ниточки дергать и раздражение жидкой горечью растекается по артериям, бурлит венозной кровью, жжет до зуда и неумолимой рези. я пришел. на следующий день я правда пришел в его офис, разве что не последовал его примеру и не сменил привычное на рубашку с открахмаленным воротом. я не терял ничего, потому что и обещаний своему папаше я тоже никаких не давал. место секретарши пустовало - на самом деле, церемониться и ждать я не собирался. и мы столкнулись с тобой ровно в тот момент, когда ты вышла из его кабинета, нервно поправляя подол короткой и пиздец какой обтягивающей юбки. твои щеки пылали, зрачки были расширены, ты замерла лишь на мгновение, а потом сразу же скрылась - отец затягивал галстук, когда я прикрыл за собой дверь и все было так ясно, все стало так понятно по его неровному дыханию, по слегка расфокусированному взгляду, по чуть дрожащим пальцам. отвращение подкатило к гортани моментально, в носоглотку въелся запах моей собственной злости. я знал что он изменяет маме. это было так естественно, когда все его секретарши были даже младше меня, но отчего-то, я не был готов увидеть последствия его измен вживую. я улыбнулся: наигранно, почти измученно, фальшиво. — хороший кофе она варит? — впервые он не нашелся ответом. позволил паузе растянуться долго, прежде чем он обрел самообладание и смог снова занять свое место за столом, смотря на меня свысока даже сидя. — да. и работу свою делает хорошо. — он ответил отстраненно, также холодно, также безэмоционально. я больше ничего не сказал, только помотал головой и ушел, намеренно хлопнув дверью громче чем следовало. ты сидела за столом, поправляла волосы, смотря в небольшое, карманное зеркальце, дернулась инстинктивно, когда я прошел мимо и остановился напротив. ты была красивой. просто пиздец какой красивой, ева. пухлые губы, уверенный взгляд, идеальный макияж, совершенная фигура. ты была нереальной и я смотрел на тебя несколько минут, а ты продолжала молчать, выжидая. я вытащил из заднего кармана штанов телефон, разблокировал и протянул его тебе - ты сообразила сразу же, вбила свой номер, подписала его своим именем, а потом вернула его обратно. — поужинаешь сегодня со мной? — ты растеряно захлопала ресницами - не сомневаюсь, ты дала мне тогда свой номер потому что думала что мне он нужен по работе. ты прогадала. твое молчание затянулось, а потом ты коротко кивнула, подтверждая свой жест тихим согласием. — хорошо. напишу позже. — я коротко улыбнулся и ушел. мы правда поужинали тем вечером. мы стали ужинать постоянно, заканчивая вечера в моей или твоей постели. и если ты спросишь в какой именно момент я запал на тебя, ева, я не скажу. может в тот чертов день, когда впервые тебя увидел?
но самые красивые песни - пишут ужасные люди;
[indent] и я болею, ева. болею так, что чувствую как ломаются кости, как в реберной клетке становится тесно из-за озноба, как сердце давно потеряло свой мерный ритм, как суставы слабеют и десны кровят. знаешь? на самом деле, уничтожают нас лишь те слабости, которые мы так отчаянно стремимся оправдать. я болею каждой клеточкой, каждым атомом, каждым лимфоцитом. болею изнутри так сильно, что еще немного и выкашляю легкие, а вместе с ними и литры желчи, крови и чувств, которые хотят выбраться наружу. потому что им там не место. потому что здравый смысл и ослабший организм отрицают, принять не могут, отталкивают - это не мое, это неправильно, так не должно быть. как так вышло, что я привязался? в какой момент я недоглядел и вместо поцелуя под кадыком, ты застегнула ошейник? в какой момент, ты провела не языком вдоль косточки на шее, а пальцами грубо, натягивая удавку? в какой момент я позволил тебе залезть голыми руками в мою грудную клетку и занести эту ебанную заразу, которая травит меня ежеминутно? так не должно быть. я не знаю почему тогда предложил поужинать. наверное, часть меня была разбита настолько, что отчаянно нуждалась в чьих-то руках; наверное, мне казалось с тобой будет легко. что если ты спишь с моим папашей, ты без зазрения совести сделаешь это и со мной. один, два, три раза и это не будет ничего значить ни для меня, ни для тебя. мой отец платил тебе наличными, я платил ужинами и долгими разговорами - только вот это нихера так не работало. потому что даже секс с тобой - просто сексом я не назову. потому что я не уходил после того как кончу, потому что я оставался до утра, потому что я целовал ночью, потому что прижимал тебя к себе. блять, это такое отчаяние, правда, ев? я думал что это поможет очистить мысли, отключить мозги, отфильтровать эмоции - заместо этого стало еще хуже. сложнее. запутаннее. потому что мне приходилось раз за разом повторять себе о том, что мы друг для друга никто и это ничего не значит, а на деле? однажды в телефоне ты перестала быть просто «евой» - возле твоего имени появилось красное сердечко. однажды мы перестали просто трахаться - мы начали заниматься любовью. однажды мы уже не спали вместе - мы болтали допоздна, обнимались, шептали на ухо, оставляли короткие поцелуи на коже, засыпая. однажды твой дом начал наполняться редкими, но цветами; наши переписки и разговоры стали ежедневным ритуалом; мы ходили не только в рестораны, но и в музеи, галереи, выставки - как оказалось, ты разбиралась в искусстве и постоянно мне говорила об этом, а я иногда говорил тебе о том, что мендельсон тоже хотел быть художником, а фрэнк синатра рисовал свою собаку. однажды все изменилось настолько, что привязанность ощущалась правильной, что ты начала вызывать тепло, что с тобой было так хорошо - мне не потребовалось много чтобы понять насколько сильно я на тебя запал. но это было болезнью. первые симптомы почти не ощутимы. до обострения, которое внутри грудной клетки начало меня ломать, дробить, рвать и сжирать. потому что каждый раз мне приходилось цепляться за простую идею - мы не вместе. ты не моя девушка, мы не встречаемся. ты не знаешь моих друзей и даже не знаешь где я работаю. ты не знала что я делаю в те дни, когда ты не со мной, зато я четко знал что делала ты. и меня воротило. блять, ева, я ненавидел осознание того, что ты спишь с моим папашей. я не искал тебе оправдания и, веришь? даже пытался научиться видеть в тебе лишь ту, которая готова на все ради денег - чтобы перестать испытывать слабость, чтобы не влекло, не тянуло, чтобы ты перестала быть для меня идеальной. но не работало. я ненавидел тебя за то, что ты раздвигала перед ним ноги: но моя любовь была сильнее и она поглощала остальное, не позволяя внутри поселиться чему-то постороннему. знаешь что паршивее всего? меня не отталкивала ты. но меня тошнило от самого себя. настолько слабого, настолько безвольного. я нуждался в чьей-то любви и ты мне ее давала, сама того не понимая. мне не было достаточно твоего тела: мне нужна была твоя душа, только ты, ева, забыла и сама где она у тебя находится. ты заперла ее так глубоко, чтобы не запятнать ее чужими, ненавистными тебе руками, чтобы не испытывать вину, чтобы не ненавидеть себя слишком сильно, до безумия, до боли, до изнеможения. но ты позволила мне зайти слишком далеко и я останавливаться не хотел, не мог, тормоза отказали. мне нужно было большее и на поводу своих амбиций я готов был разрушить абсолютно все. а ты меня боялась. моей вспыльчивости, моей агрессии, моей резкости. ты пыталась задеть ответно, но не могла, зато я задевал умело. ты пыталась выпустить когти, но забыла что сама себе же их отстригла. ты хотела задеть, хотела ранить, хотела что-то внутри меня сломать ответно: разве такой человек как я, по-твоему, не сломан уже достаточно? ты спишь с моим отцом, а я западаю на тебя. я засыпаю рядом с той, кто исполняет любые пошлые прихоти того, кого я ненавидел слишком сильно. ты говорила что не можешь поставить точку. не сейчас. и меня это злило, выводило из себя: ты не выбирала меня, а я нещадно ставил тебя перед выбором, потому что другого пути не было. я знал что двинусь, не справлюсь, что-то надломится раз и навсегда если это не прекратить - наверное, тебе нужно было держаться подальше от меня. потому что я плохой человек. потому что когда ты говоришь что я не такой, когда ты хвалишь мои недостатки, когда подчеркиваешь то, что любишь во мне - я лишь мотаю головой, потому что ты не права. я ужасный человек. поэтому и умею красиво любить. иногда, знаешь, когда ты спишь рядом и рассветные лучи еще не пробираются через приоткрытые шторы, я позволяю себе поверить что все получится. иногда, когда ты целуешь меня нежно, долго, неторопливо, я позволяю себе забить голову мыслями о том, что мы сможем. иногда, когда ты так смотришь, когда произносишь мое имя, когда говоришь что тоже любишь, я позволяю себе ослепнуть в тупой и нездоровой иллюзии того, что у нас все будет. потому что ты сказала что уйдешь. сказала что прекратишь. сказала что хочешь быть только со мной. ты обещала что будешь только моей. не боишься, что на деле, все это чертова болезнь, которая, рано или поздно, нас убьет? потому что я знаю: знаю что когда умру, у смерти будут твои глаза. те же луны, которые отражаются в твоих зрачках. та же улыбка, напитанная солнцем. то же тепло на кончиках пальцев с длинными ноготками. и тот же теплый голос, который скажет что мы сможем. а потом все закончится.
может так закончимся и мы?
[indent] где-то в области солнечного сплетения злость выжигает поля, жжет костры, убивает удушливым дымом: когда его рука скользит вверх по твоему бедру я ощущаю как запах гари разъедает слизистую. чувствую как внутри все стягивается в тугой узел, до боли связывает цепями ненависть поперек каждой выпирающей косточки, когда пальцы лезут выше, пробираются под подол твоей юбки, напористо касаются кожи - я не моргаю, не могу оторвать своего взгляда, замечаю как ты напрягаешься, а глаза снова скользят к его руке. он знает что я смотрю. и ты знаешь что я все это вижу. я чувствую привкус крови во рту, внутренняя стороны губы прокусана и я облизываюсь в тот момент, когда он убирает руку. он никогда себе такого не позволял. как провокация, словно понимает причину по которой ты уходишь, не позволяешь ему большего. или он решил самоутвердиться, доказать и тебе, и мне, заодно, что он всегда делает как хочет. неприятное, мерзкое ощущение клубится внутри, забирается под кожу, обволакивает собой абсолютно все; я чувствую отвращение таких масштабов, мне мерзко, мне хочется выблевать все изнутри себя, хочется позволить себе отреагировать острее чем должен. потому что он смотрит, выжидает, не отводит от меня своего взгляда даже в тот момент, когда теряет к тебе абсолютно любой интерес. разве можно испытывать такую злость к собственному отцу? разве моя ненависть, мое отторжение, мой гнев - разве они обоснованы? знаешь, ева, иногда мне кажется что я на него похож. иногда мне кажется что во мне его дряной характер. иногда мне кажется что я такой же, даже без блядского отчества, даже без привязи к его личности, даже в бесконечном отрицании: я хуевый человек. также как мой отец. и единственное что не позволяет мне сорваться: я не злюсь на тебя. я хочу тебя уберечь, хочу защитить, спрятать, хочу укрыть своей заботой, хочу сказать что все хорошо, поэтому в тот момент, когда ты выскальзываешь из комнаты, я моментально срываюсь с места и следую за тобой. я чувствую как за мной следит его взгляд, но мне все равно. в этот момент, когда он перешел черту, мне становится абсолютно все равно. потому что ты попросила подождать. потому что между нами пауза - разве это пауза вовсе? потому что ты сказала что мы будем вместе когда все закончится. но ждать я больше не могу, ева. я старался, я играл по твоим правилам и когда мы оказались в студии, и ты позволила стянуть с тебя твои трусики и довести тебя до оргазма, пока ты стонала шумно прямиком мне в ухо. я играл по твоим правилам в каждый из вечеров, когда мы засыпали вместе и я не мог себе позволить даже тебя поцеловать. я играл по твоим правилам все последние полторы недели: но больше не хочу. короткое движение, я касаюсь тебя, призываю остановиться и не позволяю тебе спрятаться за стыдливым взглядом. я смотрю на тебя сверху вниз: без каблуков ты еще ниже и мне безумно нравится эта разница в росте. ты начинаешь говорить, пытаешься оправдаться, я вижу как пугливо бегают твои глаза, как ты кажешься еще меньше, как чуть дрожит твоя губа: я тоже боюсь тебя потерять. и я не позволю этому сегодня случиться. мой указательный палец накрывает твои губы, а потом, следом, я целую. напористо, требовательно, голодно и жадно. потому что я истосковался, потому что мне этого не хватало, потому что я хотел этого пиздец как сильно. я позволяю себе сминать твои губы, позволяю поцелую стать влажным, позволяю себе размазать остатки твоей помады, скользнуть языком по нижней губе, а потом им же толкнуться внутрь. кусаю, тяну, зализываю и снова целую мягче, пока воздуха не становится мало, пока чужой голос не прерывает нас, пока ты не заставляешь меня остановиться, потому что вспоминаешь где мы находимся. мама вернулась из своей поездки - отдых в тае она намеренное называет командировкой, - я согласился поужинать дома исключительно ради нее и тебе не повезло, что мой отец так любит притворяться прилежным мужем, поэтому тебе пришлось ехать за ним. ты знала что я буду тут, мы переписывались час назад: голос моего отца из соседней комнаты возвращает меня к действительности и я нервно оглядываюсь. пропускаю твои слова мимо ушей. ты смягчила мою злость, но ее все равно много, она продолжает плескаться через края, поэтому я цепляю твою ладонь. аккуратно забираю бумаги и откидываю их на обувную полку, а потом бросаю на тебя один короткий взгляд, прежде чем настойчиво призвать тебя последовать за мной. и ты не противишься, не ждешь объяснений, доверяешь мне абсолютно, потому что знаешь: не наврежу. мы возвращаемся в комнату и нас встречает раздраженный отец, который намеревается задать тебе вопрос, но останавливается, запинается, когда видит как я держу твою ладонь. мама накладывает еду по тарелкам, но мешкает, стоит только приметить нас. я коротко усмехаюсь, переплетая наши пальцы нежнее, демонстративнее, — думаю, документы могут подождать еще немного, да, пап? — я намерено акцентирую последнее слово, а потом веду тебя к той стороне стола, где я сидел. отодвигаю в сторону соседний стул, приглашая тебя присесть, — раз мы все тут собрались, я подумал что будет правильно если ева поужинает с нами. принесешь приборы, мам? — меня забавляет растерянность на их лицах, меня забавляет отсутствие какой-то реакции: они привыкли к моим выходкам, но сейчас, смешно, у меня все же получается их удивить. ты присаживаешься, все еще держишь мою руку, словно боишься что что-то случится если я отпущу и я не отпускаю. присаживаюсь рядом, а потом демонстративно притягиваю твою руку, поворачиваю и оставляю поцелуй на тыльной стороне твоей ладони. — ева моя девушка. мы с ней вместе. она уже практически часть нашей семьи. — я целую твою ладонь еще раз, а потом перевожу свой взгляд на своих родителей. я вижу как багровеет лицо отца, как он напряжен, как жилка на шее дергается и он оттягивает воротник рубашки. вижу, как он нервничает, или это злость? или он настолько меня ненавидит? — ты же хотела чтобы мы провели вечер семьей, да, мам? — правда в том, что я не знаю как они отреагируют на это, когда ты уйдешь. не знаю что скажет отец, не знает о чем поговорю с матерью - она ведь прекрасно знает о том, что было между тобой и моим отцом. но это не имеет никакого значения. мне плевать, мне похуй. потому что значение имеешь только ты. и этим всем, я провожу черту. я выбираю тебя, ева. между всем остальным и тобой, я выбираю только тебя одну. и мне все равно на последствия того спектакля, который я им сейчас устроил.
[indent] ты позволяешь себе расслабиться окончательно только в тот момент, когда мы выезжаем со двора частного дома. ты поправляешь ремень, складываешь ладони лодочкой между ног, но я тяну к тебе свою ладонь и ты торопишься ее сжать в своих. ты смотришь на дорогу, пока твои пальцы мягко и нежно оглаживают мою кожу, переплетают пальцы, тянутся выше к небольшому браслету на запястье чтобы поправить, поиграться с холодным металлом, позволяя тебе отвлечься окончательно. я прочищаю горло, выезжаю на проезжую часть, позволяя себе посмотреть в твою сторону лишь украдкой, фокусируясь на дороге. — малыш, — мой голос звучит тихо, спокойно, практически осторожно, потому что я хочу тебя расположить к себе, унять любые твои тревоги, не позволить тебе засомневаться, — все в порядке, хорошо? я конечно пиздец злюсь на него за то, что он позволил себе, но я доверяю тебе. я знаю что ничего не было. — невольно поджимаю губы, морщусь от накатившего воспоминания, но быстро заставляю себя прийти в норму, поэтому только перехватываю свободной ладонью твою руку и теперь сжимаю ее уже я. — и прости за это все, ладно? мне очень захотелось позлить его ответно. и, мне кажется, у меня получилось. — он стоически продержался весь ужин. вежливо расспрашивал о том, как давно мы вместе, поддакивал маме, старался не выдавать своей ярости - я не знаю захочет ли он разговаривать со мной скоро, но это не имеет никакого значения. сегодня я стал еще более плохим сыном для него - паршивое достижение, да? — но я говорил серьезно. ты моя девушка, ева. мы вместе, да? — потому что в тот момент, когда я поцеловал тебя, паузы больше не было. потому что я жутко хочу снова тебя поцеловать. потому что я так сильно хочу раздеть тебя сегодня ночью, я так сильно хочу сказать тебе вслух о своих чувствах, хочу говорить без умолку о том, какая ты идеальная, какая ты красивая и совершенная, о том как я истосковался по твоему телу, по твоим губам, по твоей близости. о том, как я тебя хочу и о том, как сильно я тебя люблю. потому что я не хочу тебя отпускать. потому что я так сильно боюсь тебя потерять, веришь? мы вплетаемся в поток машин: не смотря на позднее время, их достаточно много, поэтому я чуть притормаживаю, воспринимаю это как возможность наконец-то посмотреть на тебя, залипнуть, насладиться. — я подумал что бумаги нам забирать не надо. это уже не твоя ответственность и, предполагаю, завтра на работу уже не надо, да? — я усмехаюсь, снова отворачиваюсь, но я чувствую что ты продолжаешь смотреть на меня. я облизываю губы, я потом торможу немного, когда мы подъезжаем к нужному перекрестку: — я жутко хочу тебя снова поцеловать, малыш. хочешь ко мне или поедем к тебе? — потому что я привык засыпать с тобой. потому что я зависим от твоей близости. потому что абсолютно все последние вечера мы проводим вместе. потому что сегодняшний я тоже хочу провести с тобой. особенно когда мои руки, наконец-то, развязаны. потому что я знаю, ты позволишь мне сделать все, чего я захочу. потому что я хочу того же, чего хочешь и ты. потому что ты не попросишь остановиться. и потому что я и сам остановиться не смогу. и потому что ты сейчас, рядом со мной, как напоминание о том, что мы вместе. что я твой. что ты моя. что в этой больной фантазии мы правда можем быть вместе.
Страница: 1